Собачьи годы

А рядом со штурмовиком Бруно Дуллеком — пивные зады штурмовиков Вилли Эггерса, Пауля Хоппе, Вальтера Матерна и Отто Варнке, как один стали у стойки:

— А еще в кафе «Дерра»…

— Да где в «Дерре», брось болтать, на Цинглеровской горке, там они этого Брилля и отметелили[203]. А недавно снова…

— Где снова-то?

— Да у запруды, в Сташин-Прашине. Прямо туда в пруд и сбросили. Но он выкарабкался. Не то, что Вихман с Малой Кошки, того вообще в шахту… Эх, ма, была не была!.

— Погоди, а разве он не в Испании?

— Да откуда, какая Испания, ты что! Укокошили они его, и в мешок, только сперва порубили на мелкие части. Я его еще по клубу граждан знал, до того, как они его вместе с Бростом и Круппке в фолькстаг выбрали. Эти-то смылись, через границу ушли под Гольдкругом. Глянь-ка на Дау, у него вон гроши из кармана катятся. Тут как-то в Мюггенвинкеле он мне и говорит…

Густав Дау подошел рука об руку с Лотаром Будзинским. Все угощали всех по кругу и по очереди. Тулла и я сидели за столом у Покрифке. Мой отец сразу после речей ушел. Детей оставалось уже немного. Тулла смотрела на дверь туалета: «М». Она ничего не пила, ни слова не говорила, только смотрела. Август Покрифке был уже изрядно под мухой. Он объяснял некоему господину Микотайту все тонкости железнодорожного сообщения в Кошнадерии. Казалось, Тулла хочет силой взгляда заколотить дверь клозета раз и навсегда — но она под напором полных и опорожненных мочевых пузырей, понятное дело, ходила ходуном. Скорый поезд Берлин-Шнайдермюль-Диршау идет через Кошнадерию. Идет, но не останавливается. На дверь женского туалета Тулла не смотрела — она следила, как Вальтер Матерн исчезает в мужском. При этом Микотайт, как выяснилось, служил в управлении Польской железной дороги, что нисколько не мешало Августу Покрифке обстоятельно перечислять ему остановки пассажирского поезда Кониц-Лашковиц. Эрна Покрифке через каждые пять минут повторяла:

— Ну все, детки, марш по домам, давно пора.

Но Тулла не спускала глаз с порхающей двери уборной — каждый заход туда и каждый выход оттуда ее маленькие глазки-дырочки, казалось, фиксируют на пленку. Август Покрифке приступил к станциям третьей железнодорожной ветки, проходящей через Кошнадерию — линия Накель-Кониц: Герсдорф, Обкас, Шлангентин. Началась продажа билетов кондитерско-сувенирной лотереи в пользу «зимней помощи». Главный выигрыш: десертный сервиз на двенадцать персон включая винные бокалы, все хрусталь, чистый хрусталь! Тулле разрешили вытянуть три билетика, потому что однажды, в прошлом году, она уже выиграла целого гуся на пять с половиной кило. Из почти полной билетиками форменной фуражки, не отрывая взгляда от клозетной двери, она вытягивает в первый раз: плитку шоколада «Англас». Вот она второй раз запускает в бумажный ворох свою маленькую, исцарапанную ручонку: пусто! Но главный выигрыш — мы же помним — хрусталь, поэтому дверь уборной в тот же миг с грохотом захлопывается, потом отскакивает. Там, внутри, где подтягивают и спускают штаны, уже началось. Там скоры на руку, а в руках уже ножи. Уже схватились и начищают друг другу физиономии, потому что Тулла вытянула билетик. Уже пошли в ход приемы — Китай против Японии, была не была, где наша не пропадала! Стойка, подсечка, переворот, через бедро, от плеча и за спину. «А ну-ка врежь ему! Ах ты, гнида, сучий потрох! Справа зайди! Ах ты, выблядок! Врежь, врежь ему!» И все молодцы возле стойки — Вилли Эггерс, Пауль Хоппе, Альфонс Бублиц, младший Дуллек и Отто Варнке — пулей туда же со своими ножичками-перышками. «Эх, е-мое, была не была!» Пьяный, но дружный хор, раззявя хмельные морды, уже разбирает десертные тарелки, обивает головки у бокалов, сметает подчистую все со столов и мечет все это в дверь туалета. Раз уж Тулле досталось «пусто», они теперь пометелят друг дружку от души, хрясть — прием, хрясть — контрприем! Ножка и стул, здесь и сейчас, свобода для, ах ты, бля, тля, треск и крах, удаль и страх, Вилли пока стоит на ногах, ногой в живот, потом апперкот, пусть отдохнет, пиво с прицепом, на руку скор, ну а вот это уже перебор. Потому что все ребята ушлые, таким передышка не нужна. Уже каждый каждого ищет. Кто там внизу копошится? У кого кровянка пошла? Что там тявкают эти сосунки? Туалетную дверь с петель долой! Кто вытащил билетик? Пусто! Бей под ложечку, наотмашь и в кровушку! В челюсть брызг! Мозг враздрызг! Телефон — 118! Полиция — эх-ма, была не была! Ни за что и никогда. Вот эт-то жизнь, братва! Бытие и время. Зеленый зал. Люстра блямс. Пробки долой. Свет погас. Темнота, чернота — в черном зале черные резиновые скалки ищут черные садовые головушки, покуда черная кровянка с черными мозгами, черный воронок тут как тут, черные женщины визжат и орут: «Свет! Дайте свет! Полиция!» Эх-ма, была не была!