Собачьи годы

Разумеется, всем бросалось в глаза, что старший преподаватель Брунис, входя с аптечной склянкой в свой класс, что-то уже посасывал, даже не пряча складочек блаженства вокруг стариковского рта. Раздача гебионовских таблеток отнимала у него добрую половину урока, поскольку Брунис не пускал, скажем, склянку по рядам, а торжественно, в алфавитном порядке, строго по журналу, вызывал каждого ученика к столу, неспешно запускал руку в стеклянный сосуд, рылся там с таким видом, будто выуживает для каждого что-то особенное, затем извлекал, триумфально сияя всей тысячью своих морщинок, одну из, быть может, пятисот таблеток, предъявлял ее всем как результат невероятного и нелегкого волшебства, после чего вручал, наконец, воспитаннику.

Мы все, конечно, знали: у старшего преподавателя Бруниса оба кармана пиджака опять битком набиты гебионовскими таблетками. Вкус у них был кисло-сладкий, отдавал чуть-чуть лимоном, чуть-чуть глюкозой и еще чуть-чуть больницей. Поскольку все мы с удовольствием их сосали, у Бруниса, который по сладкому с ума сходил, были формальные основания набивать этими таблетками карманы. По пути из учительской в наш класс он ежедневно с коричневой аптечной склянкой в руках наведывался в учительский туалет, примерно через минуту снова появлялся в коридоре и, уже посасывая, двигался дальше: с лацканов карманов осыпалась белая таблеточная труха.

Я вот что хочу сказать: Брунис знал, что мы знаем. Во время урока он частенько исчезал за классной доской, подкреплялся там, а, появившись снова, говорил, указывая на свой набитый рот:

— Надеюсь, вы ничего не видели. А если вы что-то видели, то вам померещилось.

Как и все остальные старшие преподаватели, Освальд Брунис нередко и громко чихал. Как и остальные его коллеги, он по такому случаю доставал из кармана большой носовой платок; однако, в отличие от остальных коллег, из кармана Бруниса вместе с необъятным платком извлекались и сыпались на пол гебионовские таблетки — целиком и половинками. Мы радостно кидались спасать эти катящиеся по крашеным половицам колесики. Гроздь согбенных, истово рыщущих по полу учеников облепляла старшего преподавателя и вскоре возвращала ему оброненные половинки и четвертинки. При этом мы всегда говорили — присказка эта вошла у нас в поговорку:

— Господин учитель, вы только что рассыпали много слюдяных гнейсов.

Брунис ответствовал всегда очень серьезно:

— Если речь идет о простых слюдяных гнейсах, то можете оставить их себе; если же среди ваших находок имеется один или тем паче несколько двуслюдяных гнейсов, убедительно прошу оные мне вернуть.

Мы, по молчаливому уговору, находили только двуслюдяные гнейсы, которые тут же исчезали между коричневых пеньков во рту Бруниса, куда он отправлял их для проверки, чтобы, испытующе переложив их из-за щеки за щеку, окончательно увериться:

— И в самом деле удивительная находка: речь идет о многих чрезвычайно редких и ценных двуслюдяных гнейсах, какая удача, что мы их обнаружили.

А потом старший преподаватель Брунис отбросил все околичности на пути к «Гебиону», за доску больше не прятался и о пропаже двуслюдяных гнейсов ни слова не говорил. Направляясь с аптечной склянкой в руках из учительской в нашу классную комнату, он уже в туалет не наведывался, а жадно и в открытую лакомился нашими таблетками прямо во время занятий. Руки его при этом предательски дрожали. На полуслове, между двумя строфами Эйхендорфа, на него накатывало: и брал он не по одной таблетке, нет, — тремя скрюченными пальцами он выхватывал сразу пять штук, все пять тут же отправлял в свою ненасытную пасть и чавкал так, что нам приходилось отводить глаза.

Нет, Тулла,

мы на него не донесли. Вообще-то доносов потом было много, но из нашего класса ни одного. Правда, пришлось нескольким ученикам, и мне в том числе, давать свидетельские показания в учительской; но мы все как один проявили сдержанность, и хотя и признали, что да, господин старший преподаватель во время уроков ел сладости, но отнюдь не гебионовские таблетки, а мятные леденцы. Эта привычка у господина старшего преподавателя Бруниса всегда была, еще когда мы в шестом и в пятом классе учились и когда никаких гебионовских таблеток в помине не было.

Впрочем, от показаний наших проку было немного: когда Бруниса арестовали, в карманах у него обнаружили таблеточную труху.

Сперва считали, что заявление в полицию написал наш директор, главный преподаватель Клозе; некоторые, впрочем, грешили на Лингенберга, математика; а потом вдруг просочилось — ученицы школы Гудрун, девочки из класса, где Брунис вел историю, на него донесли. И прежде, чем я успел подумать, что это наверняка Туллиных рук дело, ее и назвали: Тулла Покрифке.

Это была ты!