Собачьи годы

— Это надо же, какой сюрприз! И на вокзале! Не знаю, чему больше удивляться: объявившемуся Плутону — а ведь пес еще в Кельне от меня отбился — или этой нашей, прямо надо сказать, знаменательной встрече.

— Совершенно с вами согласен…

— А по-моему, у нас с вами есть общие знакомые.

— Это кто же?

— Да Завацкие. То-то они удивятся, когда…

— Позвольте, но тогда, если не ошибаюсь, я имею честь видеть господина Матерна?

— Он самый, собственной персоной. Такое дело, я считаю, неплохо бы и вспрыснуть.

— Я целиком и полностью за.

— Куда предложите пойти?

— Это уж на ваше усмотрение.

— Да я здесь… так сказать, нездешний.

— Что ж, тогда, если не возражаете, мы начнем наш маленький обход у мадам Барфус…

— Заранее со всем согласен. Только сперва я хотел бы — поездка у меня вышла внезапная — купить себе рубашку на смену и бритвенный прибор. К ноге, Плутон! Нет, вы поглядите только, как пес радуется…

СТО ВТОРАЯ ОГНЕУПОРНАЯ МАТЕРНИАДА

— По здешним заведениям я с закрытыми глазами хоть самого Господа Бога проведу с одним вот этим единственным реквизитом!

И действительно, он мчится вперед мелкой побежкой, поигрывая, словно фокусник, изысканной тростью черного дерева с рукоятью из слоновой кости. На всех вокзалах, и на этом тоже, его узнают и приветствуют:

— Привет, Золоторотик! Опять в наши края? Как там наша радость?

И все время, причем очень быстро, курит сигареты «Нэви Кэт». Покуда Матерн в недрах вокзала — там киоски работают допоздна — покупает себе жизненно необходимый бритвенный прибор и полагающиеся к нему лезвия, этот человечек курит беспрерывно, а когда у него кончаются спички, великодушно позволяет дежурному полицейскому поднести себе огня:

— Вечер добрый, вахмистр!

И тот, вытянувшись, отдает фланирующему куряке честь.

И все вокруг ему подмигивают, указывая или кивая, так, во всяком случае, Матерну кажется, на него, Матерна, и на помолодевшего пса. Мол, так держать! Ай да молодец! Браво, Золоторотик! Экую птицу словил!

Кстати, о птичках. Когда Матерн возвращается с двумя парами шерстяных носков и рубашкой на смену, он застает своего нового знакомца в окружении пяти или шести чижиков. И чем они занимаются, эти мальчики-красавчики? Дурачатся напропалую на пятачке между кассами подземки и книжной лавкой Хайне, приплясывая вокруг него и его слегка отбивающей такт тросточки, трещат и попискивают, словно высоковольтные провода, вообще устраивают птичий переполох, вдобавок вывернув наизнанку свои пиджачишки, и вот так, подкладкой наружу, очень сильно смахивают на родственников той птичье-пугальной семейки, что совсем недавно проводила эстафетные бега взапуски вдоль поспешающего на всех парах скорого межзонального, — словно теперь, по прибытии оного на вокзал Берлин-Зоологический сад, они вот только что примчались передать, вручить вверенную им весть, пароль, послание, а заодно и громко провозгласить: «Он приехал! Приехал! Сейчас будет здесь, только вот купит себе бритвенный прибор да носки и рубашку на смену!» Но все чижики разлетаются, как дым, едва Матерн с помолодевшим псом и аккуратными свертками подходит к Золоторотику:

— Ну что, идем?

Идти-то всего ничего. Сегодня этого кабачка уже нет, но вообще-то вот он, едва наша троица выходит на Харденбергштрассе, прямо напротив кинотеатра «Новости дня», который сегодня, правда, тоже уже в другом месте. Нет, им не в универмаг «Билка», а вот сейчас на зеленый, через Йоахимтальскую, потом десяток-другой шагов по улице Канта, и сразу за магазином спорттоваров их радушно приветствует светящаяся неоновая вывеска: «АННА ХЕЛЕНА БАРФУС» — та самая, что сегодня давно уже моет бокалы за совсем иной, небесной стойкой, но сейчас, когда наша троица на подходе, царственно восседает еще за вполне земной кассой. Когда-то это был дешевый кучерский кабак. Теперь дорожные полицейские захаживают сюда после дежурства. Но и профессора-искусствоведы со Штайнплац[428], и любовные парочки за полчаса до киносеанса. Время от времени появляются и сомнительные личности, которым приходится часто менять профессию. Эти подолгу стоят у стойки, только время от времени, от стакана до стакана, меняют ногу. В придачу надо бы упомянуть юркую пожилую тетю вечно в одной и той же шляпке, которая неизменно получает здесь даровое дежурное блюдо, за что Анна Хелена заставляет ее отчитываться обо всех ее театральных впечатлениях в Фольксбюне[429] — от последней премьеры Артюра Адамова[430] до очередных оваций, сорванных Эльзой Вагнер[431]; ибо сама Барфус походов в театр позволить себе никак не может — касса у нее звенит, не умолкая. И здесь тоже все Золоторотика знают. Его заказ, — «горячий цитрон, пожалуйста» — никому, кроме Матерна, не кажется странным.

— Это из-за горла, да? Однако и сильную же простуду вы подцепили. Еще, чего доброго, будет катар курильщика. Вон вы как садите, смотреть жутко.