Собачьи годы

— И вы считаете, это тот самый, про который говорится в вашей истории?

Радостно выделывая своей черной тростью всякие трюки, Золоторотик готов, судя по всему, подтвердить что угодно:

— Да-да, это тот самый перочинный нож из моей хрестоматийной истории! Только прошу вас, ради всего на свете, не говорите больше ничего плохого о немецком школьном учебнике! Он столь же плох, сколь и хорош. Назидательную мораль в конце, как вот с этим новообретенным ножом, составителям в большинстве случаев приходилось убирать ввиду ее нестерпимой и опасной для хрупкого детского сознания правдивости. Но в целом дух у немецких учебников правильный, высокоморальный и назидательный.

«Хижина Бюлова» уже распахнула нашей троице свои объятия, Золоторотик уже готов вернуть новообретенный перочинный, нож воздуху, самой надежной кладовке для своего реквизита, торопливое воображение уже видит наших друзей у стойки или в креслах уютного «Зеленого зала», «Хижина Бюлова» уже вот-вот их поглотит, чтобы выплюнуть лишь к утру — ибо ни одно заведение вокруг Апостольской церкви не переваривает своих гостей столь же долго, тщательно и со вкусом — как вдруг на курилку находит блажь щедрости.

Покуда они пересекают Курфюрстендам, чтобы потом, свернув направо, отдаться неумолимой прямизне Потсдамской улицы, эта блажь дарителя-благодетеля-мецената ищет выражения в следующих словах:

— Слушайте внимательно, друг мой! Эта ночь — почти безоблачная и с такой расточительно ясной луной — настраивает меня на великодушный лад: вот, возьмите! Мы, правда, оба давно уже не мальчики, да и рискованно было бы таким ржавым ножом взрезать себе кожу, то бишь заключать кровное братство, тем не менее — возьмите. Дарю от чистого сердца.

Поздней ночью, когда месяц май полнит своим цветуще-зеленым великолепием все аллеи и кладбища, зоосад и парк Клейста, Матерн, уже облагодетельствованный сегодня новообретенным и омоложенным псом, получает еще один подарок: неожиданно тяжелый и, как он тут же успевает убедиться, не раскрывающийся от ржавчины перочинный нож. Вежливо поблагодарив, он не может — как бы в качестве ответного дара — еще раз не высказать свою озабоченность хрипотой Золоторотика и его больным горлом.

— Прошу вас, сделайте мне одолжение. Я ведь не изверг какой-нибудь, ничего невозможного не потребую, но прошу вас — каждую третью сигарету давайте пропускать! Я вас, конечно, всего несколько часов знаю, но тем не менее. Возможно, вам это покажется навязчивым и смешным. Но я правда серьезно о вас беспокоюсь.

Но какой прок от уговоров, если курилка снова и снова твердит, что истинная причина его хрипоты — давний январский мороз, в одночасье обернувшийся оттепелью; и хоть Матерн по-прежнему винит во всем сигареты, Золоторотик считает их совершенно безвредными и даже более того — жизненно необходимыми.

— Только не сегодня, друг мой! Знакомство с вами так меня взбодрило. Но завтра, да, вот завтра мы начнем новую жизнь. А сегодня — давайте-ка лучше завернем вот сюда. Ибо признаюсь вам, как на духу: горячий цитрон мне и моему горлу сейчас очень бы даже не помешал. Вон тот дощатый сарай, временное, конечно, заведение, чтобы не сказать халупа, пусть лицезреет нас вместе с псом. Вы получите здесь ваше пиво и вашу рюмашку, мне подадут, как обычно, ну, а уж для доброго старого Плутона найдутся котлетки или сосиски, яйцо вкрутую или там отбивная — мир так разнообразен!

Какая декорация! На заднем плане вздымается громада старого дворца спорта — обшарпанная, заброшенная, никому не нужная; на переднем же толкутся, — впрочем, оставляя между собой пролеты свободного пространства, — дощатые будки, служащие самым разным ремеслам и промыслам. Одна сулит скорые покупки. Вторая заманивает шашлыками, жареными колбасками и все тем же неистребимым ароматом карри. В этой круглосуточно готовы подтягивать петли на дамских капроновых чулках. Четвертая сулит выигрыш в тотализаторе. А вот седьмая, из сборных барачных конструкций, под названием «У Йенни», и должна послужить очередным пристанищем нашему трио.

Но прежде чем они сюда завернут, Матерну нужно именно сейчас, еще на вольном майском воздухе, а не в седьмой будке, задать назревший у него вопрос:

— Скажите, этот перочинный нож, ну, который теперь мой, где вы его раздобыли? Не могу же я в самом деле поверить, что это тот самый, который мальчик — ну, из вашей истории, — выбросил в реку.

А курилка уже зацепил дверную ручку рукоятью своей прогулочной трости, — он все заведения, где они побывали: кафе-бар Анны Хелены Барфус, лауферсбергерского «Белого Мавра», «Закуток Пауля» и даже «Хижину Бюлова», если б ноги туда дошли, отмыкает подобным образом, — уже Йенни, хозяйка забегаловки, неспроста, значит, названной «У Йенни», вот-вот обрадуется приходу дорогих гостей, ибо она-то знает, кто нынче пожалует, и уже начала выжимать лимоны, — но тут сиплый голос Золоторотика в ответ и в объяснение говорит таковы слова: