Собачьи годы

После чего профан в горном деле Матерн, просвещенный теперь насчет запаха, господствующего как в хорошо проветриваемых штреках, так и в неважно проветриваемых камерах, замечает, что тут не только сильно пахнет, но еще и каким-то удушливым теплом из главного яруса на рудничный двор веет, хотя наверху полным-полно свежего майского воздуха.

Но они тем временем уже двинулись, не забыв прихватить и пса Плутона, сперва по горизонту посредством электродрезины, потом отвесно вверх по канатной дороге на шестьсот тридцатый ярус — то бишь поднялись на глубину шестьсот тридцать метров, и тут, оказавшись на месте, попадают уже в настоящую августовскую духоту, верхний слой которой образуют соляные щелочи, средний — сернистые соединения, а уж где-то совсем внизу стелются древние пороховые дымы вперемешку с новомодным электрическим озоном. Пот высыхает на коже, не успев даже проступить. И тогда Матерн изрекает:

— Да тут просто ад!

Но штейгер участка Вернике тут же его поправляет:

— Здесь у нас только переработка поступивших сверху материалов. Иначе говоря, мы, в соответствии с программой осмотра, сейчас находимся в первой камере, где доставленное сверху сырье подвергается первоначальной обработке, или, как мы говорим, испоганиванию.

И они, пес впереди, узкой камерной горловиной входят в первую камеру. Перед ними открывается зал, подобный церковному нефу. Пласты соли, — вверху висячие, по бокам вертикальные, под ногами залегающие, — размеченные аккуратно просверленными отверстиями взрывных шпуров, устремлены к торцевой стене, которая возвышается перед ними в столь строгой, сакральной отрешенности, что кажется, будто прячет за собой ковчег завета. Но только поместительные ванны, с каждой стороны числом по шестнадцать, пролегли двумя рядами, словно садовые грядки, от горловины камеры до потолочного уступа, оставив между собой дорожку прохода, по которой расхаживает сейчас Хинрих Шреттер, бывший взрывник, орудуя в ваннах длинным железным штоком с черпаком на конце.

И вот он-то, обслуживающий все щелочные ванны в первой камере, поучает несведущего в горном деле Матерна:

— Мы тут перерабатываем главным образом хлопок, целлюлозную ткань, поплин, саржу, ситец, фланель, эта быстро проходит, потом трикотаж, тафту, тюль, но и шелк, натуральный и искусственный, недавно большую партию бельевой фланели с начесом пропустили и двенадцать штук муара, иногда, но это от случая к случаю, мелкими или средними порциями, кашемир бывает, батист или там шифон, но эти на метры идут. Сегодня вот с начала вечерней смены восемь штук ирландского льна, метр двадцать по ширине, не выщелаченного еще, в первой стадии испоганивания лежат, потом партия шкур, в основном жеребчики, каракулевый лоскут, козий мех, а в трех последних ваннах, там слева, несколько отрезов парчи, потом комплект брюссельского кружева, небольшие количества пикейной ткани, крепдешин и замша испоганиваются. Остальные большие ванны испоганивают подкладочные материалы, тик, мешки, английскую парусину и вообще любую оснастку. Работаем мы, как правило, с холодными щелочными растворами, которые получаем из обычных породных щелочей с добавлением хлорида магния. И только когда нужно сильное испоганивание совсем нового сырья — тогда работаем с горячей сильвиновой щелочью с добавлением бромида магния. Вообще-то все щелочные ванны, особенно с примесью брома, требуют мощной рудничной вентиляции. Но к сожалению — вот и господин Вернике, штейгер нашего участка, не даст соврать — шестьсот тридцатый ярус еще и в прежние времена, когда здесь в камерах взрывники работали, не проветривался как надо.

Но Брауксель, директор предприятия, не видит тут большой беды:

— Все наладится, дети мои, вот поставим передвижные компрессоры, они нам будут гонять ветер в лучшем виде.

И они покидают первую камеру, над щелочными растворами которой стелется белесый туман и, предводительствуемые штейгером участка с высоко воздетой шахтерской лампой, идут ко второй камере, где выщелаченные ткани, равно как и новые материалы, подвергаются сухому испоганиванию: скреперный агрегат, приводимый в движение лебедчатой передачей от бесконечной цепи, перемешивает груды тряпья с остатками соледобычи, лежащими тут еще с ее славных времен.

В третьей камере, куда они вступают вместе с бодрым псом, их не встречает ни шум, ни лязг лебедчатой передачи, ни обволакивающие пары хлорида магния; здесь в просторных, напоминающих платяные шкафы емкостях верхняя мужская одежда равно как и мундиры всех видов и родов войск подвергается бесшумной, но энергичной потраве при помощи моли. Испоганиваемая продукция должна выдерживаться тут не менее недели. Однако Вернике, штейгер участка, обладает правом экстренного вскрытия, которым и пользуется, распахивая один из шкафов: все вокруг мгновенно заполняется мельканием серебряных крылышек. Шкаф снова срочно запирается.