Собачья работа

– Все в порядке. Я стою!

Мне показалось или нет, но он чуть слышно вздохнул.

Среди зарослей кустарника вилась едва заметная тропинка. Коршун шагал впереди, рядом с ним – Тювик, отводивший рукой тянущиеся со всех сторон ветки. Дальше – гайдук с факелом, потом мы с Витолдом, еще четверо гайдуков шли замыкающими. Остальные стерегли лошадей. Пологий вначале, подъем постепенно стал крутым, впрочем, не настолько, чтобы мне с моей одной ногой не вскарабкаться без посторонней помощи. Я даже отвергла вежливо протянутую князем руку. Как успокоили меня «ястребы», знахарка сама не молода, ей по склонам скакать трудно.

Домик, похожий на заросшую дерном и сорняками кочку, торчал на вершине холма в окружении группы корявых старых яблонь и двух высоченных тополей. Ни ограды, ни хозяйственных пристроек, ни даже огородика в темноте разглядеть не удалось. Велев всем молчать, Тювик нагнулся над низкой дверкой и постучал.

– Спит она, наверное, – шепотом предположил Витолд. – Время позднее. Старики рано…

– Чего надо?

Ворчливый голос раздался не из домика. Мы с гайдуками одновременно схватились за оружие.

Из-за кустов на склоне с другой стороны от тропинки выбралась невысокая плотная фигура.

– За корнями ходила, – пояснила женщина. – Да в Белой Поляне меня ночевать хотели оставить… Слышу – идут. Чего пришли? Опять вы?

Это относилось к «ястребам». Тювик потупился, а Коршун шагнул навстречу знахарке:

– Беда. Пропала девочка.

– Ага, – кивнула знахарка, нахмурившись. Несколько раз кивнула, думая о чем-то своем, потом махнула рукой:

– Проходите. Только близкие!

Тювик остановился, а вот Витолд решительно шагнул вперед:

– Это моя сестра.

Знахарка снизу вверх взглянула князю в лицо:

– Родная?

– По отцу.

– Значит, одна кровь… Иди!

Но мужчина вдруг заартачился. Хозяйка распахнула дверь, Коршун уже вслед за нею переступил порог, скрываясь в темном нутре маленькой тесной избушки, а князь все никак не мог решиться сделать последний шаг.

– Мне страшно, – прошептал он. – Она так на меня посмотрела…

– Меня боишься, – донеслось из домика, – людей боишься, себя боишься… Отсюда и злость. Как же ты жить будешь?

Я смерила своего подопечного пристальным взглядом. Витолд Пустополь – злой? Да вы только посмотрите на него! У него же на лбу написано: «И мухи не обижу!»

– Я не боюсь, – промолвил мужчина.

– Боишься. – Избушка озарилась неярким светом, льющимся из распахнутой двери. – И правильно делаешь. Твой страх может дать тебе силы – а может и лишить сил. Одолеешь страх – силы получишь. Он одолеет – силы заберет.

– Бабка Одора, – подал голос Коршун. – Мы пришли ради девочки…

– Пусть этот войдет! А больше никто!

Где-то вдалеке, в полях или возле реки, послышался одинокий вой. Вздрогнув от резкого звука, Витолд пригнул голову и шагнул в избушку. Она вросла в землю, превратившись в полуземлянку, так что пол был намного ниже. Я нерешительно протиснулась следом, прикрыла за собой дверь и осталась на пороге.

Стало понятно, почему знахарка Одора не велела входить всем – в такой тесноте было просто не развернуться. Я вообще уперлась спиной в дверь и пожалела, что вошла. Но что прикажете делать, если Витолд вцепился в мою руку, как клещ, и не отпускал до последнего?

Огонек лучины освещал тесное жилье с низким потолком. Собственно, чердака тут не было. С поддерживающих крышу балок свешивались пучки трав, источавших такой аромат, что мигом стало трудно дышать. Захотелось чихнуть. Чтобы не привлекать внимания резким звуком, пришлось зажать себе нос двумя пальцами.

Примерно треть комнатки занимала низкая печь-лежанка с несколькими отверстиями для горшков разного размера. От привычных мне печей она отличалась тем, что котелок вставлялся в отверстие сверху, а второе было проделано сбоку, и там-то, под котлом, горел огонь. Трубы же не было, и дым поднимался кверху, как если бы готовили на костре. Вдоль стен теснились кадушки, ведра, лари, сундуки и просто сваленная грудами рухлядь. Пахло, кроме трав, мышами, кожей, кислой закваской и еще чем-то трудноуловимым.