Собачий род

Он подождал у забора. Услышал, что мальчишку, как он и предполагал, лишь зацепило рикошетом, нахлобучил шапку и отправился к своей персональной машине — "Волге" с тойотовским движком.

Всё происходящее почему-то казалось ему сном. Он и двигался, как во сне. Мимо сугробов, заборов, деревьев. А потом почему-то оказался между двумя рядами жителей. Это были старики и старухи в телогрейках, овчинках, старых пуховиках. Старики и старухи смотрели на него молча, и Лавров всё глубже втягивал голову в плечи, пока подбородок не упёрся в галстук. "Ну, чего вылупились? — хотелось крикнуть ему. — Развели тут волкодавов! А они на людей бросаются. Хорошо ещё, что я попался. А если бы он девочку какую перепугал? Да она бы на всю жизнь заикой осталась!"

Народ молчал. Вообще, народ был какой-то странный, сонный, не в себе. И Лавров шёл как сквозь строй. Длинный переулок, падла. Ещё кто камнем в спину из-за забора запустит. И поделом, дураку старому.

Внезапно ему навстречу двинулся какой-то странноватый старик с лицом, посеченным мелкими царапинами, и в невообразимой мохнатой шубе.

Он шёл прямо на Лаврова, при полном молчании окружающих и в полной тишине. Даже вороны перестали каркать. Слышно было только сопение двух охранников из команды Лаврова, — они топтались сзади.

Старик остановился в двух шагах. Лавров тоже остановился.

Молча глядели друг на друга.

И вдруг Лавров почувствовал холодок между лопатками, и волосы слегка шевельнулись под шапкой.

* * *

Алёнка протиснулась между двумя военными. Над громадным, поверженным телом Джульки на корточках сидел Андрей. Рукав его куртки был запачкан кровью. Но он не плакал, и даже сопли под носом высохли. Он сидел над псиной и гладил мощный покатый лоб.

Увидел Алёнку. Потеснился. Алёнка присела рядом.

Помолчали, потом Андрей покосился на неё. Спросил сдавленным шёпотом:

— Теперь-то оживить уже не сможешь?

Алёнка промолчала. Глядела в выбитый пулей, вытекший глаз Джульки, в кровавую яму на месте глазницы.

— Теперь никто его не оживит, — тихо ответила она.

Во двор ввалились Коля-собаколов с напарником.

Постояли.

— Родители-то дома?

— Не… — ответил Андрей, не оборачиваясь. — На работе…

Собаколовы потоптались.

— Ну, тогда, значит, подвиньтесь. Мы его заберём.

— Куда? — вскинулся Андрей.

— Ну, куда… Известно: на кладбище собачье.

Андрей поднялся, вытер нос. Оглядел Колю, военных, — всех, кто набился во двор.

— А хрена вот вам! — вдруг крикнул звонко. — Мы сами его похороним. Понятно? Верно, Алён?

Алёнка молча кивнула.

Потом она поднялась на ноги, снова прошла мимо всех, вышла в переулок и быстрым шагом пошла к Лаврову, стоявшему вдалеке спиной к ней.

— Алёнка! Ты куда? — хриплым голосом крикнула заметившая её баба. Но Алёнка только упрямо тряхнула головой, — так, что слетел капюшон и разлетелись в стороны светлые косички.

Она почти упёрлась в широкую мокрую спину генерала. Ткнула его пальцем. Генерал почувствовал не сразу, — всё смотрел, как завороженный, в глаза стоявшего напротив странного старика. А почувствовав, наконец обернулся.

Увидел Алёнку, слегка удивился. Повернулся совсем, даже на корточки присел.

— Тебе чего, малявка? — спросил как можно ласковее.

— Я не малявка, — хмуро ответила Алёнка. Губы у неё задрожали. — Это ты Джульку убил.

Лавров прочистил горло, растерянно улыбнулся.

— Ну, так оно это… получилось, детка. А это что, твой пёсик был?

— Это не пёсик! — дрогнувшим голосом — вот-вот разревётся, — выкрикнула Алёнка. — Он умный был! Он никого ни разу не укусил. Шутил он так: выглянет через забор, когда незнакомый человек идёт, — и гавкнет. И всё. Пугал только. Он шутил так, шутил! Мы его в санки запрягали и катались по переулку. Он радовался, и мы тоже. А иногда тоже шутил: разбежится, и санки хлоп! — набок.

Алёнка, наконец, не выдержала, заплакала. И сказала сквозь слёзы:

— А ты его, дяденька, насмерть. Прямо в глаз. И весь бок в дырах, даже кишки видно.

Лавров выпрямился. Ему было не по себе. И показалось, что народ, стоявший по обочинам, сдвинулся с места, и как-то незаметно, крадучись, начал смыкать вокруг него круг.

— Ну… — промямлил Лавров. — Ну, вышло так. Я ж не знал…

— А теперь будешь знать, — раздался наставительный скрипучий голос: это сказал старик.

Лавров оглянулся. Его охранников как ветром сдуло, а вокруг стояли старики, старухи, дети, и какой-то расхристанный кудлатый человек с паяльной лампой в руке, и другой, в распахнутом полушубке и тельняшке, с клеёнчатой торговой сумкой на плече.

Они обступали его всё теснее.

Внезапно раздался молодой уверенный голос:

— Это что тут такое? Очередь за субсидией?

Лавров глянул: сквозь толпу прошёл молодой омоновец, плечистый, налитой, как культурист.

— Да вот… — Лавров снова прочистил горло и сказал хрипловатым, чужим голосом: — Самосуд, кажется, решили устроить.

Омоновец оглядел толпу, хмыкнул, и вдруг сказал:

— Самосуд — это правильно. Это дело даже хорошее… А то от нашего суда справедливости не дождёшься.

Народ облегчённо вздохнул, а мужик в тельняшке поскрёб заросшую щетиной шею и возразил:

— Самосуд — нельзя. Потом верёвок не оберешься.