Собачий род

— Бывают боги всякие, — почти спокойно ответила женщина. — И куриный, и лошадиный… Отчего же и такому не бывать?

— Волчьему, что ли? — прошипел Коромыслов.

Оська высунулся из-за материнской спины:

— То не волчий, — сказал он дрогнувшим голосом, показав пальцем на растоптанные иконы. — То бог собачий, пёсий. А у волков не бог вовсе, у них злая волчица-богиня…

Дьяк с силой плюнул. Размахнулся и ударил хозяйку кулаком в грудь. С ног сбить не сумел, но дети завизжали. И как будто в ответ со двора раздался взрыв собачьего неистового лая.

— Прочь отсюда! — сказал Штаден.

— Нет! Нехристи смерти повинны! — выкрикнул Неклюд, выхватывая из ножен саблю. С поворотом рубанул хозяйку, — рана получилась глубокая, но не смертельная: места для разворота не было.

Штаден схватил Неклюда за руку:

— Прочь отсюда! — повторил грозно.

А когда вышли, вдруг сказал почти спокойно и словно бы самому себе:

— Есть хорошая русская пословица: что лопату, что икону из одной доски делают…

* * *

Пока Неклюд и двое опричных казнили чёрных псов, которые с яростью налетали на них, Коромыслов подпёр поленом двери избы, принёс сена, насыпал под дверью. Набросал сена к стенам дворовых построек, высек огонь.

Когда огонь занялся, начав лизать дверь, опричники выбежали на улицу.

— Антихрист здесь поселился! Жечь! Всех запереть по избам — и жечь! — кричал Коромыслов размахивая руками.

Штаден не отдавал приказов — молчал. В глазах его всё ещё стоял образ зверинообразной "млекопитательницы" с мохнатым детёнышем на руках, и распятая, в колючем ошейнике, с пробитыми лапами псоглавая человечья фигура.

* * *

Деревня запылала. В треске огня потонули вопли людей. Опричные, оседлав коней, выстроились на берегу, глядя, как быстро и жадно огонь, подгоняемый пронзительным ветром, с оглушительным воем пожирал деревню.

Огонь был такой, что Штадену стало жарко. Он прикрывал лицо рукавицей, что-то бормотал по-немецки. Когда сквозь треск и вой из пожарища доносились вопли, опричники торопливо обкладывали себя крестным знамением и бормотали молитвы.

— Вот они где, настоящие-то еретики! — вопил Коромыслов. — Вот оно, богомерзкое семя!

— Нет, — угрюмо сказал Штадену Неклюд. — Это не стригольники, не жидовствующие.

— А кто? — спросил Штаден.

— Уж дьявол-то точно знает, — ответил Неклюд.

Когда избы стали догорать, и чёрный дым сменился белым, и раскалённые уголья начал заливать растаявший до земли снег, Штаден велел, наконец, поворачивать в обратный путь.

— Волчье время. И волчье логово, — сказал Штаден.

Внезапно раздался крик сразу нескольких голосов. Штаден остановил коня, оглянулся. И волосы зашевелились у него на голове.

Из-под чёрных дымящихся развалин того самого дома медленно выбирались какие-то существа. Одно — высокое, со взрослого человека. Оно медленно, покачиваясь, поднялось на ноги, обгоревшие до костей. Чёрное безгубое лицо склонилось к развалинам. Рука в лохмотьях обгоревшей кожи потянула ещё кого-то из-под углей: волчонок, не волчонок, а так — кто-то маленький, обуглившийся, но ещё живой.

"Да это ж наша хозяйка с Оськой!" — в ужасе понял Штаден, вскрикнул не своим голосом, и погнал коня прямо через озеро, прочь от деревни.

Он не оборачивался, не хотел видеть того, что будет дальше.

А дальше было вот что. Обгоревшая мать взяла на руки чёрное скулящее существо и приложила к несуществующей груди. И так, баюкая, едва переставляя кости, пошла прямо по тлевшим угольям, не разбирая дороги, — к лесу.

* * *

Нар-Юган. Январь 1995 года

Пёс лежал на солнце, на гребне увала. Под ним подтаял снежок. Тёплый, почти весенний ветерок шевелил прошлогоднюю траву, торчавшую из-под снега.

Он смертельно устал. Последние несколько дней он ничего не ел. Грыз какие-то сухие стебли, кору, откапывал из-под снега мох. И еще — глотал снег. Много снега.

Он знал, — они, его главные враги, где-то близко, рядом. Они тоже голодны, и тоже смертельно устали. Но для них это редколесье, эти промерзшие болота были родным домом. Они родились здесь. И не собаками, а волками.

Тарзан сморгнул гнойную слезу: в последние дни у него стали гноиться глаза. Нужен был ельник. Нужно было погрызть мерзлой еловой хвои. Но ельника не было: было необъятное болото, поросшее уродливым осинником и чахлыми соснами.

Позади, далеко-далеко, волки запели свою тягучую грозную песню, означавшую, что они идут по следу, и что победа близка.

Тарзан попытался подняться на ноги. Но то ли ноги не держали, то ли шерсть прикипела к насту. Но встать он не смог. И тогда Тарзан закрыл глаза и тихонько завыл. И тотчас же далёкий волчий вой прекратился.

Тарзан успокоился. Солнце скрылось за серой пеленой; поднялся ветер, заструилась позёмка. Тарзану стало тепло, и чем больше заметало его снегом, тем теплее ему становилось.