– Как я уже сказал, мы можем не разделять тех или иных мнений, – сказал старший Сэнд, и в голосе его все еще слышалась дрожь. – Господь свидетель, мне никогда не нравилась идея угрожать английским рабочим более дешевой рабочей…
– Никто из нас не был в восторге от этого решения, – снова прервал его молодой человек, – но, насколько мне известно, это почти помогло уладить дело, верно, дядя? – Потом, немного помолчав, он добавил: – Мы, наверное, как говорится, действительно расходимся в мелочах, но, что касается общей политики…
– Друг мой, – с успокаивающей интонацией произнес его дядя, – я надеялся, что мы всегда найдем способ избежать серьезных разногласий. – Из чего любой, кто понимает английскую нацию, может предположить – и не ошибется, – что разногласия между ними были нешуточными. И действительно, дядя и племянник отличались почти так же, как англичанин отличается от американца. Дядя, согласно традиционно английскому представлению, полагал, что ему следует держаться в стороне от предприятия, стать чем-то вроде помещика, что даст ему своего рода алиби. Племянник же, придерживаясь американского представления, считал, что должен находиться внутри производства и как механик знать каждое колесико всего механизма. И действительно, он работал с большинством занятых в деле механиков и был знаком почти со всеми процессами и тонкостями производства. Кроме того, американский подход проявлялся еще и в том, что держался он не как работодатель, желающий поддерживать своих людей в форме, а как равный им труженик, до определенной степени, разумеется; по крайней мере, ему хотелось думать, что в нем тоже видят трудолюбивого работника. Именно по этой причине он не раз вел себя чуть ли не как представитель рабочих, когда возникали какие-либо технические вопросы, никоим образом не затрагивающие тех высот, которые занимал его дядя в политике или спорте. Воспоминания юного Генри о том, как он, бывало, выходил из цеха в одной рубашке без пиджака и требовал тех или иных улучшений условий труда для этих людей, сейчас придали ему силы и даже обозлили.
– Черт возьми, на этот раз они сами виноваты, – вскричал он. – После таких угроз у нас один выбор – только противостоять им. Одно остается: уволить их всех. Немедленно! Прямо сейчас! Иначе мы превратимся в посмешище для всего мира.
Старший Сэнд нахмурился, глаза его сверкнули с не меньшим негодованием, но начал он медленно:
– Я услышу много критики в свой адрес, если…
– Критики! – взорвался несдержанный молодой человек. – За то, что вы ответите тем, кто угрожает убить вас? Да вы хоть представляете, сколько услышите критики, если не ответите им? Как вам понравятся такие заголовки: «Капиталист в ужасе», «Работодатель испугался угроз шантажистов»?
– Вот именно, – с едва заметным недовольством произнес лорд Стэйнс. – Особенно, когда его уже в стольких заголовках называли «Железным человеком».
Сэнд снова сильно покраснел и глухо буркнул себе в густые усы:
– Верно. Если эти негодяи надеются меня запугать…
В эту секунду разговор прервался, потому что к ним стремительно подошел худощавый молодой человек. Первое, что приходит на ум при взгляде на таких людей: мужчины (да и женщины) считают их слишком миловидными, чтобы действительно быть привлекательными. Прекрасные вьющиеся темные волосы, шелковые усы, безупречный выговор джентльмена, правда, до того рафинированный и правильный, что это почти вызывало раздражение. Отец Браун сразу узнал в нем Руперта Рея, секретаря Хьюберта Сэнда, которого частенько видел блуждающим по дому сэра Хьюберта. Правда, чтобы он когда-нибудь выглядел таким взволнованным, священник не припомнил.
– Прошу прощения, сэр, – обратился секретарь к своему патрону, – здесь ходит один тип. Я попытался отделаться от него, но он настаивает на встрече с вами. Говорит, у него для вас письмо и он обязательно должен вручить его лично вам в руки.
– То есть он сначала заходил ко мне домой? – спросил Сэнд, бросив быстрый взгляд на секретаря. – Я полагаю, вы все утро были там.
– Да, сэр, – ответил мистер Руперт Рей.
Какое-то время все молчали, а потом сэр Хьюберт Сэнд распорядился, чтобы неизвестного с письмом привели, и секретарь удалился.
Никто, даже самая непривередливая женщина никогда бы не сказала о появившемся, что он слишком миловиден. У него были огромные уши, лягушачье лицо и пугающе неподвижный взгляд. Отец Браун решил, что причиной тому – стеклянный глаз. Вообще-то, воображение его едва ли не наделило этого человека двумя стеклянными глазами – до того застывший взор он устремил на компанию, но опыт священника, столь отличный от его воображения, мог предложить несколько естественных объяснений этому неестественно восковому взгляду. Одно из них – злоупотребление божественным даром – хмельными напитками. Мужчина был невысок ростом, вид имел потрепанный, в одной руке держал большую шляпу-котелок, а в другой – большой запечатанный конверт.