Собака Баскервилей. Острие булавки

Как только я рассказал мистеру Харкеру о том, что вы лишились наследства, он сбежал, только его и видели. Но не судите мистера Харкера слишком строго. У него были и хорошие, и дурные порывы, но он все перепутал. Нет ничего плохого в том, чтобы быть честолюбивым человеком, но он возвел свое честолюбие в ранг идеала. Старое представление о чести научило людей с опаской относиться к удаче, думать: «За успехом может последовать расплата», но новое, трижды проклятое, абсурдное представление об успешной жизни учит людей верить, что успех измеряется в деньгах. И это единственное, что было в нем плохого. Во всем остальном это хороший парень, таких тысячи. Хоть смотри на звезды, хоть мечтай об успехе, и то и то – стремление к высшему. И хорошая жена, и богатая жена – все хорошо. Но Харкер не был циничным проходимцем, иначе вернулся бы и отделался от вас обманом или попросту бросил. Он не мог смотреть вам в лицо, потому что, пока вы были рядом, с ним оставалась половина его разбившегося идеала. Не я рассказал адмиралу о том, что произошло, это сделал кто-то другой. Во время его последнего парада на палубе кто-то шепнул ему, что его друг, семейный адвокат, предал его. Его охватила такая ярость, что он сделал такое, на что никогда бы не пошел в здравом уме. Прямо с палубы, в парадной форме при треуголке и золотых галунах, он сошел на берег, чтобы изобличить преступника. Предварительно он телеграфировал в полицию, и именно поэтому рядом с «Зеленым человечком» оказался инспектор. Лейтенант Рук последовал за ним, потому что предположил, что у адмирала случилось какое-то семейное несчастье, и подумал, что он может чем-то помочь, снискав этим его благосклонность. Отсюда и его нерешительность. Что же касается того, почему он вытащил из ножен саблю, когда немного поотстал от адмирала на берегу и думал, что его никто не видит… Что ж, тут мы можем только гадать. Он всегда был романтиком и еще в детстве мечтал о морских приключениях, боях на саблях и так далее, но вместо этого оказался на флоте, где ему и саблю-то разрешалось носить разве что раз в три года. Он подумал, что остался один на берегу, где играл еще мальчишкой, и если вы не понимаете, почему он это сделал, я могу только повторить слова Стивенсона: «Не быть вам пиратом». И поэтом вам не быть. И вы никогда не были мальчишкой.

– Не была, – серьезно произнесла Оливия, – и все же мне кажется, я понимаю.

– Почти каждый мужчина, – продолжил священник так, будто думал вслух, – если ему под руку попадает какой-нибудь предмет типа сабли или кинжала, не преминет поиграть с ним, пусть даже это всего лишь безобидный нож для бумаги. Поэтому меня и удивило, почему адвокат этого не сделал.

– О чем это вы? – спросил Бернс. – Не сделал чего?

– Как, разве вы не заметили? – удивился Браун. – Во время первой встречи в конторе адвокат крутил в руках ручку, а не нож для бумаги, хотя прямо перед ним лежал прекрасный сверкающий стальной нож в форме кинжала. Ручки у него на столе были грязные, все в чернильных пятнах, но нож был явно недавно начищен. Но он не держал его в руках. Даже у убийц есть границы цинизма.

С минуту все молчали, потом заговорил инспектор.

– Послушайте… – словно пробуждаясь ото сна, произнес он. – Если честно, я не знаю, что и думать. Может быть, вы считаете, что с этим делом уже покончено, но только я к нему еще не подступался. Откуда вам вообще все это известно об адвокате? Почему вы на него подумали?

Отец Браун хмыкнул, но как-то грустно, без тени иронии.

– Убийца допустил ошибку в самом начале, – сказал он, – и я не понимаю, почему этого никто не заметил. Когда вы явились в кабинет адвоката с вестью об убийстве, там никто не должен был ничего знать, кроме того что со дня на день ожидается возвращение адмирала. Как только вы сказали, что он утонул, я поинтересовался, когда это произошло, а мистер Дайк спросил, где нашли труп. – Священник замолчал, выбил трубку, после чего продолжил неторопливый рассказ: – Когда говорят, что моряк, возвращающийся из морского плавания, утонул, то, естественно, первым делом в голову приходит мысль, что он утонул в море. По крайней мере, это можно предположить. Если бы его смыло за борт, если бы он пошел на дно вместе с кораблем, или если был «похоронен в пучине морской», нет причин думать, что его тело вообще могло быть найдено. Как только адвокат спросил, где его нашли, мне стало ясно, что он совершенно точно знает, где его нашли, потому что сам бросил его в тот пруд. Никому, кроме убийцы, не могла прийти в голову совершенно дикая мысль, что моряк мог утонуть не в море, а в пруду в нескольких сотнях ярдов от берега. Именно поэтому мне и стало дурно, и я, наверное, позеленел не хуже «Зеленого человечка». Знаете, мне как-то непривычно вдруг узнавать, что я сижу рядом с убийцей. Пришлось выкручиваться и объясняться иносказательно. Но мои слова не были бессмысленны. Помните, я сказал, что меня поразило то, что тело было покрыто зеленой тиной, ведь это должны были быть морские водоросли.