Собака, которая выла

— Допустим, она займет место для свидетелей, расскажет свою историю — и тут-то ее и признают виновной, что тогда? — спросил Перри Мейсон.

— Да не могут ее признать, — возразил Эверли. — Ей все сочувствуют, а сейчас, когда показания водителя лопнули как мыльный пузырь, обвинению не на что опереться.

Перри Мейсон внимательно посмотрел на клерка.

— Фрэнк, — произнес он, — меня ничто так не радовало, как этот наш разговор.

— Вы хотите сказать, что позволите ей дать показания?

— Нет, я хочу сказать, что ни в коем случае не позволю ей давать показания.

— Почему? — спросил Фрэнк Эверли.

— Потому что, — медленно проговорил Перри Мейсон, — сейчас вы считаете ее невиновной. Все считают ее невиновной. Значит, и присяжные считают ее невиновной. Если я позволю ей дать показания, это не прибавит ей невиновности в глазах присяжных. Если не позволю, они могут решить, что у нее дурак адвокат, но саму ее оправдают.

А теперь послушайте-ка меня, молодой человек. Есть несколько способов вести процесс. Существует способ медлительный и занудный; к нему прибегают те адвокаты, у кого нет четкого плана действий, разве что являться в суд на заседания, переругиваться из-за возражений, пререкаться о юридических тонкостях и бесконечно обсасывать факты, так что все уже перестают понимать, о чем в сущности идет речь. Но есть драматический метод ведения процесса. Ему-то я и стараюсь следовать.

Где-то по ходу процесса окружной прокурор закончит обоснование обвинения. Я намерен попытаться овладеть положением, с тем чтобы, когда окружной прокурор произнесет свое слово, сочувствие присяжных было целиком отдано обвиняемой. И тогда, ни минуты не медля, я передаю дело на рассмотрение присяжных. Если все пойдет так, как надо, они вынесут решение, не успев даже толком подумать.

— А если пойдет не так, как надо?

— Если пойдет не так, я как судебный адвокат, вероятно, потеряю свою репутацию.

— Вы не вправе рисковать ею, — возразил Фрэнк Эверли.

— Как же не вправе! — ответил Перри Мейсон. — Я не имею права ею не рисковать.

Он поднялся, выключил свет и сказал:

— Вот что, сынок, пойдем-ка по домам.

Глава XX

На утреннем заседании Клод Драмм повел наступление, отнюдь не скрывая злости, которую вызывало у него пережитое накануне поражение. Говорил он жестко, четко и со сдержанной яростью, мрачно живописуя кровавые подробности, чтобы заставить присяжных понять — совершено убийство, и не просто убийство, а с проникновением в дом жертвы, и притом человека хладнокровно пристрелили, пока он брился.

Перед судом проходили свидетель за свидетелем, каждый отвечал на краткие, четко поставленные вопросы и своими ответами добавлял новый жуткий штрих к общей картине, складывающейся в головах у присутствующих.

На этот раз свидетелями выступали полицейские, прибывшие на место. Они описывали зрелище, открывшееся их глазам. Они сообщали о позе, в какой лежало тело, о верном сторожевом псе, которого безжалостно пристрелили, когда он пытался защитить хозяина.

Фотограф криминального отдела предъявил полный набор снимков дома, комнат и тела, распростертого в зловещей и неподобающей позе на полу роскошно обставленной библиотеки. Был даже крупный план собачьей головы — остекленелые глаза, выпавший язык и непременная темная лужица насочившейся из ран крови.

Хирург, делавший вскрытие, привел массу технических подробностей касательно траектории пуль, а также расстояния, с которого были произведены выстрелы, — его вычислили по пороховым ожогам на теле жертвы и опаленной шерсти собаки.

Время от времени Перри Мейсон отваживался на робкий перекрестный допрос — тихим голосом наводил свидетеля на какой-нибудь факт, который тот упустил, или просил пояснить то или иное свидетельство. Никакого поединка умов, на который рассчитывали зрители, не было и в помине, как и ослепительных выпадов, свойственных драматичной манере судебного адвоката.

В предвкушении представления в зал набилось много публики. Люди входили с улыбками на лицах, пожирали взглядом Перри Мейсона, подталкивали друг друга локтями, и каждый указывал соседу на знаменитого судебного адвоката. Однако постепенно улыбки исчезли, зрители начали хмуриться и мрачно поглядывать на подсудимую. Как-никак дело было нешуточное — убийство. Кому-то предстояло за него расплатиться.

Когда утром присяжные занимали свои места, они сердечно раскланивались с Перри Мейсоном и бросали на подсудимую сочувственные взгляды; к полудню они прятали глаза от Перри Мейсона и, подавшись вперед, впитывали жуткие подробности, которые живописали свидетели.

Фрэнк Эверли сидел за ленчем с Перри Мейсоном; было очевидно, что Эверли обуревают какие-то сильные чувства. Он едва притронулся к супу, поковырялся в мясе и отказался от сладкого.

— Разрешите мне кое-что вам сказать, сэр, — обратился он к Перри Мейсону, когда тот откинулся в кресле, закурив сигарету.

Перри Мейсон посмотрел на него с бесконечным терпением и произнес:

— Конечно.

— Вы проигрываете дело, — выпалил Фрэнк Эверли.

— Вот как? — заметил Мейсон.