Собаки Европы

«Клянусь, что ничего такого», — сказал я. Прозвучало, конечно, глупо. Сказал бы хоть «зуб даю». Так нет же, «клянусь». Пионер нашёлся. Но почему-то — я сам удивился — он вдруг засомневался. Неужели такое пустое, не нужное никому словцо, как «клянусь», способно ещё на чудеса?

«Клянётесь… — Буня почесался, как обезьяна. — Мы вот что сделаем, Олег Олегыч. Пойдём счас к вам. Разберёмся. Каштанка и этот… Козёл… Часа ещё не прошло, как они от вас ушли. Пойдём к вам, и я проверю. Я сразу пойму, чем вы там занимаетесь, от меня, блядь, ничего не спрячешь. Я, по ходу, в таких делах шарю».

Соглашаться было нельзя. Ни в коем случае нельзя было соглашаться. Но где-то близко, над нами, отворилась дверь, зазвенели ключи, зашуршал пакет. Нас могли здесь увидеть. И это было бы уже слишком. Это могла быть та самая соседка, подумал я со страхом, видимо это она и есть, спустится сейчас, пройдёт мимо нас, бросит свой ядовитый вгляд на меня, на Буню, улыбнётся, отметит в своём графике, запомнит наши растерянные физиономии, наши позы: судьи и обвиняемого, следователя и подследственного, хищника и жертвы. Нельзя, нельзя было позволить, чтобы она увидела.

«Ну, идём». — Я пошел на Буню, он отступил в сторону, я нащупал ключи и поспешно затолкал его оранжевую спину в тёмный коридор. Брякнул дверью — и тут же за ней послышались шаги. Я так и не успел понять, кто из соседей по лестнице спускался. Но решение было правильным. Лучше так — чем привлекать внимание.

«Каштанка, — втянул воздух в свои широкие ноздри Буня, когда я включил свет. — Каштанкой пахнет. Я её запах знаю. Как собака. Ни с каким другим не перепутаю».

Дома я осмелел. Упал в своё кресло, включил ноутбук, насмешливо начал наблюдать, как Буня ходит по комнате, принюхивается, проверяет кровать, шкаф, пол и почему-то оконное стекло, в котором мы с ним отражались, как герои какого-то чёрно-белого триллера.

Он выглядел разочарованным. Сходил в туалет, на кухню, с уважением остановился у книжных полок.

«Книг у вас много, — сказал Буня присмиревшим голосом. — Читать любите?»

Я засмеялся — и мне показалось, что он сразу как-то ослаб от этого моего дьявольского смеха. Улыбнулся недоумённо, даже жалостливо.

«Сколько бумаги… — протянул он с удивлённой интонацией человека, который оказался в неудобном положении. — Это ж надо, столько бумаги исписать. Лесов вам не жалко, Олег Олегыч? Не, это ж надо. Здесь же на пару тонн потянет. Бумажный вы человек, сразу видно».

«Доволен?» — спросил я.

«Ну, не знаю… — Буня сел на мою кровать. — Ничем таким не пахнет. Ничего такого не видно. Одна бумага. Дышать из-за неё нечем. Может, и правда… Может, и не врёте. Но тогда… Чем вы тогда здесь втроём занимаетесь?»

Я молчал. Я не знал, что сказать. Врать было лень. Я устал.

«Нет, ну правда. Что вы тут… делаете? — Буня вдруг перешел на белорусский. — Разговариваете? Может, у вас тут запрещённая секта? А, Олег Олегыч?»

«Мы изучаем язык бальбута», — сказал я, повернувшись к нему спиной. Хорошая вещь эти компьютерные стулья. Круть — и в лицо докучливому идиоту смотрит твоя каменная спина.

«Чего? — голос Буни звучал так серьёзно, что мне хотелось расхохотаться. — Это что за манера выражаться? Это где на такой мове размавляют?»

«В Караганде».

«Что, правда?»

«Да нет, конечно, — я не сдержался и засмеялся. — Забавный ты, Буня. Ты когда-нибудь слышал о языке бальбута?»

«Нет», — сказал он честно.

Я снова повернулся к нему.

«В мире несколько тысяч языков. — Я рассматривал его круглое лицо, на котором теперь было написано только туповатое внимание. — Ты должен мне поверить. Ты же не знаешь, что это за тысячи языков. Так? Вполне возможно, что среди них есть и бальбута. Что она существует. Просто ты никогда о ней не слышал. Правильно?»

«Ну, по ходу, да».

«А вот и неправильно. — Я придвинул стул к нему. — Бальбуты не существует, и всё же мы на ней говорим».

«Загадочный вы, Олег Олегыч, — сказал Буня. — Каштанка таких любит».

«Всё просто, никаких загадок. — Меня разозлило, что он всё ещё думает о Каштанке своей ненаглядной, в то время как я здесь ему новый мир открываю. — Бальбуту придумал я».

«Вы? А так можно? Придумать язык?»

«Уголовный кодекс разрешает. Но… Это не всем дано, — сказал я гордо. — А я придумал. И на данный момент, Буня, во всём мире только трое человек владеют бальбутой. Я. Козлик. И Каштанка твоя драгоценная. Зацени».

Буня заценил. Не скажу, что он сидел с открытым ртом — но в голове его, и я чувствовал это, закружились, заскрипели ржавые колёсики, нейроны бросились образовывать новые связи, мозг напряжённо работал, пыхтел, плевался паром и дымом, медленно превращаясь в то, чем его задумали, — сложный механизм, данный человеку не только для того, чтобы включать новый смартфон.

На моих глазах рождался человек.

И я гордился этим. Может, даже больше, чем когда открыл бальбуту для Козлика и Каштанки.

Я дал ему опомниться. А затем заговорил, глядя прямо в его расширенные зрачки: