Собаки и другие люди

– Вот, – сказал Алёшка, – Теперь развязка. Лёд… – он довольно умело изобразил подходящий звук, – …хрустнул, и младшая, хоп, по грудь ушла. Вторая к ней – и хоп, лёд тоже треснул. Она на лёд легла. А лёд под ней тоже начал трещиной расходиться. И она уже воду пила. И кричала. И та, которая в проруби, кричала.

– Ну? – повторил я.

– Ты чего? – удивился Алёша. – Это же рассказ. Он медленный, – Алёшка стряхнул мою руку с плеча и поднял вверх палец. – Кульминация! Шёл дядя Никанор. С охоты. С ружьём. Ружьё пригодилось. Он всё по уму. Подполз. По-пластунски. Вытащил – за ружьё – сначала одну. Потом другую. Отнёс их домой. Положил на печку. Отпоил горячим молоком. Накрыл одеялами. Сходил за Колей… Теперь титр.

* * *

Ниггу я привёз через две недели, уже в марте.

По дороге он с интересом смотрел в окно, понемногу угадывая родные места, а возле самого дома начал радоваться и бодать лобастой головой стекло.

Я выпустил его.

Он бросился обнюхивать столбы и стены, словно бы перелистывая давнюю книгу в поисках любимых стихов – и угадывая на каждой странице всё столь же удивительные, как и в юности, строчки.

Во дворе надрывалась сначала узнавшая звук мотора, а потом разгадавшая возвращение Нигги Золька. Ей подлаивал подкаблучник Толька.

Я усадил Ниггу в начисто прибранный вольер, и решительно, уже безо всякой злобы, пошёл навестить соседа. Просто поздороваться. В деревне разругаться на всю жизнь – себе дороже.

Шёл вдоль его забора, чтоб не упасть в подтаивающий грязный снег, и касался рукой досок.

За несколько метров от ворот услышал звук открываемой калитки.

Кажется, он решил взглянуть, моя ли это машина подъехала.

– Никанор Никифорыч! – окликнул я.

В тот же миг дверь громко захлопнулась и лязгнула щеколда.

– Вот же старый сыч, – громко засмеялся я. – Да погоди ты…

Но он уже вбежал по крыльцу и захлопнул входную дверь. Я услышал звук провёрнутого ключа.

Полминуты спустя он ещё и свет погасил в большой комнате. Словно без света он становился невидимым и недосягаемым.

Я недолго постоял.

Проблеяла коза. Прокричал петух.

…С тех пор мы не разговаривали год.

* * *

В следующем феврале, во второй уже половине, моя дочка явилась с прогулки загадочной.

– А знаешь, где я была? – протянула она.

– Где же? – спросил я.

– У Никанора, – твёрдо сказала она.

– У дяди Никанора Никифоровича, – машинально поправил я. – И чего ты там делала?

– К нему дочь приехала.

– Да что ты.

– Да. И позвала меня в гости.

– Она же старше тебя.

– Ненамного. Всего на десять лет.

– Действительно. И дядя Никанор Никифорович был дома?

– Нет, его не было. Но мы смотрели альбомы, где они с женой молодые. Они были красивые. И у неё фата была. А у него – медали.

– Какие ещё медали?

– Дочка сказала, что он был на войне. И был ранен. И попал в плен. И сидел… Забыла.

– В зиндане, – догадался я.

– Да. Не знаю, что это. Что это?

– Зиндан? Это… плохое место, – озадаченно ответил я.

– Потом он принёс нам молока.

– Его же не было дома.

– Сначала его не было. Потом он был.

* * *

Следующим утром, как обычно, мы шли мимо дома Никанора Никифоровича с Ниггой на прогулку.

Мы всегда ходили в одно и то же время – и, думаю, это помогало ему месяцами не встречаться со мной. Так я опытным путём выяснил, что люди могут бесконечно долго избегать друг друга, имея общий забор.

Жена к нему приезжала всё чаще, но, удивительно, он вовсе перестал кричать на неё, словно все громкие слова у него закончились, а остались совсем тихие, и тех было немного.

Я даже стал забывать, как он выглядел.

Давно уже было не до него, а вчера и вовсе всю страну настигло оглушительное известие.

Я думал об этом не переставая.

Нигга слышал мою задумчивость – и вёл себя с предельным тактом, словно это не я вёл его на прогулку, а он меня.

За спиной почти бесшумно раскрылась калитка – и, размахивая руками, будто бы выпал Никанор Никифорович.

Он, казалось, начал с того же места, на котором мы остановились в тот раз, доедая копчёного окуня.

– …случилось же! – говорил он, улыбаясь, и тут же смахивая слезу. – Сколько терпели, сколько мучились!.. Сколько душ загубили эти ироды!.. А ведь бывает и предел русскому терпению! И пошли колонны, и – да?.. Броня крепка, и танки наши… танки! Ой, что будет, господи прости. Что будет…

Он распахнул руки – и вдруг мы обнялись.

Нигга бесстрастно смотрел на нас.

Чёрные смородины его не двигались.

Дремучий Кержак

Заводчики тибетского мастифа проживали в дальнем провинциальном городке.

Домашние настроили меня сурово: щенки боятся автомобилей. Он будет скулить всю дорогу. Его непременно укачает и несколько раз стошнит. Он распсихуется и начнёт рваться наружу, развозя по сиденьям всё, что с ним уже случилось.

Поэтому как минимум не гони, а то разобьёшься и погубишь щенка, выговаривала мне жена.

Купи миску под воду – в машине жарко, и он захочет пить, сказала она.

Несколько раз остановись, пусть погуляет: щенок не выдержит такого длинного, в семь часов, переезда.

И устели всё огромными салфетками. Едва ли это поможет, всё равно потом машину отмывать, но всё-таки сам щенок не так угваздается.