Собаки и другие люди

Сделал всё как велели: закупил салфеток и марли. Железная миска блистала как тевтонский шлем. Заготовил канистру чистейшей воды. Купил несколько собачьих игрушек – ну, знаете, эти резиновые кости и всякая, издающая мерзкий писк, добыча. Прежние наши собаки обожали с этим возиться.

…Заводчики обретались на какой-то дальней, запутавшей мой навигатор улочке – я уже почти потерялся, но, остановив машину, чтоб спросить у прохожей бабушки, где это, – сразу осёкся.

О месте расположения питомника наверняка знала вся округа.

Наискосок от того места, где я притормозил, с обнесённого двухметровым глухим забором участка раздавался кромешный лай, казалось, ста собак одновременно.

– Мне туда, – весело сказал я прохожей бабушке, всё ещё ожидавшей моего вопроса, и указал кивком направление.

– Горите в аду, – пожелала мне она.

– Бабушка местная, – пояснил я сам себе вслух, поднимая стекло и чувствуя щекой ласковый майский ветерок.

* * *

Автоматические ворота мне открыли только после телефонного звонка – и сразу же, я едва успел заехать, начали закрывать.

Во дворе уже дожидались заводчики – муж и жена с контуженым выражением лиц. Они рассеянно улыбались.

Вокруг, показалось мне, лаяло всё – включая деревья, трубу на крыше, стоявшую вверх веником метлу и открытый капот их автомобиля.

Сквозь длинный коридор, навстречу нарастающему лаю – хотя предел, казалось, был достигнут ещё во дворе, – мы прошли в комнату, предназначавшуюся, судя по всему, для приёма покупателей.

Одновременно комната служила местом содержания ещё некоторого количества собак самых разных пород.

Разделяли собак – предметы мебели.

За диваном кружили трое довольно крупных бультерьеров – ещё не взрослых, но уже не щенков. Меня усадили как раз на этот диван, и, не слишком довольный соседством, я отодвинулся в самый дальний край.

С той стороны, куда я передвинулся, также весьма условно отделённый комодом, сидел французский бульдог и смотрел на меня пристально, словно на опознании.

Из-под стола явился йоркширский терьер и сел возле моих ног, подняв вопросительный нос.

Позади стола тоже кто-то, невидимый мне, суетился когтями по полу, издавая частый, с металлическим подвизгиванием лай.

Хозяева уселись напротив меня на довольно неудобные табуретки.

Муж по-прежнему вглядывался в меня с улыбкой, словно ожидая рассказа о том, как я добрался. Жена смотрела уже без улыбки, но будто с печальным пониманием того положения, в котором я оказался. О нём, судя по всему, мне ещё предстояло узнать.

«Сейчас они скажут, что щенка тибетского мастифа у них нет, и предложат мне двух бультерьеров по той же цене. И этого йоркширского гнома в придачу», – подумал я с лёгкой тоской.

Общаться мы решительно не могли: я уверенно предполагал, что сейчас мне придётся изо всех сил кричать.

Поэтому я добродушно развёл руками: «…ну, вот приехал».

Муж радостно кивнул: отлично, отлично!

Общение налаживается, понял я. Что бы ещё такое сообщить им.

Я посмотрел на свои руки: выручайте! Какое слово вы ещё выучили.

Явилась спонтанная мысль поднять в знак дополнительного приветствия раскрытую ладонь, но я тут же испугался, что меня поймут превратно: например, как желание приобрести сразу пять собак.

Наконец, я придумал, какое выражение возможно произнести громко, но так, чтоб это прозвучало учтиво.

Набрав воздуха, с неистовой, меня самого поразившей силой, я выкрикнул:

– К делу!

За миг до того случилось неизъяснимое, в сущности, чудо: вдруг смолкли все, ну, или, быть может, почти все собаки.

Мой одиноко прозвучавший вопль, на счастье, нисколько не удивил заводчиков; тем более что в ответ со двора, из-за дивана, из-под стола и даже, кажется, с потолка собаки залаяли с новой, неистовой страстью.

Стёкла окон подрагивали, словно бы мимо нас нёсся скорый поезд.

Муж решительно поднялся и, подойдя к огромному, покрытому чёрной тканью предмету, взглянул на меня, как бы приглашая разделить с ним радость от предстоящего фокуса. Кивнув, он артистически сорвал ткань, концом которой я чувствительно получил по лицу. Однако чувство ожога тут же забылось.

Ткань скрывала очень высокую клетку, располагавшуюся почему-то на столе.

Передо мною сидело чудовище, едва там помещавшееся.

Шерсть чудовища стояла дыбом не на загривке, как бывает у обозлённых собак, а на всём теле. Морда величиной с бычью упиралась в прутья, показавшиеся смехотворно тонкими.

Чудовище издало короткий рык, разом перекрывший лай в сотню голосов.

«Так звучит преисподняя…» – подумал я восхищённо, одновременно пытаясь обнаружить, где всё-таки эта клетка запирается, потому что никаких замков не наблюдалось.

Чудовище, впрочем, вопреки дыбившейся даже на лапах шерсти, не проявляло никакой озлобленности и глядело мимо меня.

– Впечатлён! – выкрикнул я, постаравшись совместить силу голоса и яркую эмоцию, но сразу почувствовал недостаток в развитии лёгких.

– Это его отец! – ответил хозяин хорошо поставленным баритоном, и взглянул мне в глаза, где обнаружил ровно то, что искал: обескураженность.