Собаки в Салониках

Кое-как успокоившись, я обосновался в гостиной: сел полистать технический журнал. Солнце закатилось, но свет можно еще не зажигать. Я полистывал журнал. Дверь на веранду была открыта. Я закурил сигарету. Вдалеке прогудел самолет, а так ни звука. В душе опять зазудело раздражение, я встал и вышел в сад. Никого. Калитка отворена. Я не поленился, захлопнул. И подумал: наверняка следит за мной из-за кустов. Вернулся к столу, передвинул один из стульев спинкой к лесу, сел. Взялся убеждать себя, что не заметил бы, если бы внизу в цоколе стоял человек и наблюдал за мной. Я выкурил две сигареты. Начало темнеть, но стоячий воздух был теплым, почти жарким. На востоке к небу прилепилась бледная соринка луны, было начало одиннадцатого. Я выкурил еще одну сигарету. Тихо скрипнула калитка, я не стал оборачиваться. Беата присела к столу, положила на него скромный букетик полевых цветов. Дивный вечер, правда? — сказала она. Да, сказал я. У тебя не будет сигареты? — сказала она. Я снабдил ее и сигаретой, и зажигалкой. Она произнесла тем по-детски просительным тоном, который всегда меня обезоруживал: я принесу бутылочку вина, да? — и прежде, чем я определился с ответом, она подхватила букет и заторопилась по газону к лестнице на веранду. Я подумал: теперь она станет вести себя как ни в чем не бывало. Потом вспомнил: но ведь ничего и не случилось. Ничего, о чем бы она знала. Когда она вернулась с двумя фужерами, бутылкой да еще скатертью в синюю клетку, гнев мой давно улегся. Она зажгла свет над дверью веранды, и я подвинул стул так, чтобы сидеть лицом к лесу. Беата наполнила фужеры, мы выпили. Вкусно, протянула она. На фоне пепельно-синего неба чернел массив леса. Как тихо, сказала она. Я сказал: да. Протянул ей сигареты, она отказалась, я взял одну себе. Посмотри, месяц народился, сказала она. Вижу, сказал я. Тонюсенький, сказала она. Да уж, сказал я. А на юге он бывает опрокинут на спину, сказала она. Я не ответил. Помнишь собак в Салониках, они не могли расцепиться после случки? В Кавале, сказал я. Ужас, сказала она, эта скворчащая толпа у кафе, в основном старики, все орут, матерятся, собаки воют, кувыркаются, тщатся распутаться. А когда мы выехали из города, на небе созрел такой же месяц, только он завалился на спину, и нам захотелось друг друга, помнишь? Помню, сказал я. Беата подлила вина. Мы помолчали, долго довольно. Ее слова растревожили мой покой, от тишины мне стало и вовсе не по себе. Я силился придумать, что сказать, чтобы отвлечь внимание, что-нибудь будничное. Беата поднялась. Обошла стол и встала у меня за спиной. Сердце екнуло: что-то у нее на уме? Вдруг она свела руки у меня на горле — я резко дернулся вперед головой и плечами. И, тут же сообразив, что произошло, сказал, не обернувшись к ней: ты меня напугала. Она не ответила. Я снова откинулся на стуле. Я слушал ее дыхание. Пока она не ушла.

Попозже и я собрался в дом. Стемнело совсем. Думая, что скажу, я прикончил бутылку, на это ушло время. Я захватил с собой фужеры и бутылку, а скатерть в синюю клетку, после тщательных раздумий, не тронул. В гостиной никого не было. Я прошел на кухню и составил посуду в мойку. Едва пробило одиннадцать. Я запер дверь веранды, погасил везде свет и пошел наверх в спальню. Ночник с моей стороны горел. Беата спала отвернувшись — или притворялась спящей. Мое одеяло было откинуто, на простыне лежала палка, с которой я ходил после аварии в тот год, что мы поженились. Я взял ее, собираясь сунуть под кровать, но передумал. И остался стоять с ней в руках, глядя на обрисованную тонким летним одеялом линию женских бедер, — мне вдруг чертовски захотелось ее! Я выскочил из комнаты, спустился в гостиную. Палку я держал в руке и, не знамо почему, что было сил хватил ею об колено и разломал надвое. От удара колено заныло, и я успокоился. Зашел в кабинет, зажег у кульмана свет. Потом погасил его, лег на диван, укутался в одеяло и смежил глаза. И тут же отчетливо увидел Беату. Я мигом открыл глаза, но она не исчезла.

Ночью я несколько раз просыпался и утром поднялся ни свет ни заря. Пошел в гостиную убрать обломки трости, чтобы Беата не прознала, что я ее сломал. Беата сидела на диване. Она посмотрела на меня. И сказала: доброе утро. Я кивнул. Она не отрывала от меня глаз. Мы в ссоре? — спросила она. Нет, сказал я. Она пристально всматривалась в меня, я не мог истолковать ее взгляда. И чтобы уклониться от него, сел. Ты меня не поняла, сказал я. Я не заметил, как ты подошла, я думал о своем, и, когда вдруг меня схватили за горло, я решил… я же не знал, что у меня за спиной стоишь ты. Она молчала. Я поднял на нее глаза и встретился с тем же неясным взглядом. Ты должна мне верить, сказал я. Она отвела глаза. Должна, сказала она.