Собибор / Послесловие

Как так получилось, что человек, в мирное время ничем не примечательный – повторяю, ни до, ни после – стал одним из великих героев величайшей войны? “Судьбу влечет к могущественным и властным, – писал Стефан Цвейг в книге “Звездные часы человечества”. – Но иногда она вдруг по странной прихоти бросается в объятия посредственности. И эти люди обычно испытывают не радость, а страх перед ответственностью, вовлекающей их в героику мировой игры, и почти всегда они выпускают из дрожащих рук нечаянно доставшуюся им судьбу. Одна-единственная решающая секунда… С презрением отталкивает она малодушного, лишь отважного возносит она огненной десницей до небес и причисляет к сонму героев”.

Цвейговские строки написаны до Второй мировой войны, обрушившей на рядовых людей невиданный трагический опыт. Печерский не был посредственностью, но и не был ни могущественным, ни властным. На этот раз в сонм героев попал обычный человек, проявивший отвагу и не уклонившийся от выпавшего ему жребия.

А что касается несовпадения довольно-таки тусклой жизни и ее сияющей вершины, то не была его послевоенная жизнь заурядной. Не тот он был человек, чтобы смириться перед обстоятельствами, просто невозможно в это поверить. Печерский оставлял силы для главного, а главным в его жизни после войны было донести свидетельство о Собиборе.

“Смысл бытия у разных людей и в разные мгновения жизни разные, – писал упоминавшийся на этих страницах Виктор Франкл. – Ни одна ситуация в точности не повторяется – каждая призывает человека к иному образу действий. Для нас, в концлагере, все это отнюдь не было отвлеченными рассуждениями. Речь шла о жизни в ее цельности, включавшей в себя также и смерть, а под смыслом мы понимали не только “смысл жизни”, но и смысл страдания и умирания”.

Смысл всех отпущенных Александру Печерскому послевоенных 45 лет был в том, чтобы достучаться до людей, свидетельствуя о пережитом. Не только в суде Печерский был свидетелем обвинения. Он использовал каждую возможность рассказать о Собиборе – в школах, библиотеках, радовался, если удавалось попасть в печать. Сохранилась обширная переписка Печерского с выжившими узниками Собибора. Они писали ему, присылали книги и вырезки из-за границы, куда его так ни разу не выпустили. Он чрезвычайно серьезно относился к их общему свидетельству, воспринимал его как возложенную на него миссию, считал себя полпредом погибших в Собиборе. Можно сказать, жил, чтобы свидетельствовать.

“Я, конечно, очень устал, совсем обессилел, – признавался Александр Печерский в письме Михаилу Леву от 6 ноября 1985 года, делясь с другом, сколько сил уходило на то, чтобы донести свидетельство о Собиборе. – Я понимаю, что это нужно. Люди должны знать правду о фашизме и понимать, что фашизм – это действительность, а не выдумка евреев”.

Люди должны знать, но по-прежнему мало что знают. За минувшие годы у нас в стране слово “фашист” превратилось в бессмысленное ругательство, суть нацизма в сознании многих заслонила официозная болтовня. А тем, кто помоложе, и вовсе непонятно, при чем тут евреи, пусть в прошлом году школьников и водили – добровольно-принудительно – на просмотр фильма “Собибор”.

Целью восставших в лагере смерти было не только спастись, но и донести до мира правду. Правда о нацизме – это и о том, что он начинается с ненависти к евреям и заканчивается их уничтожением. И о том, что на их месте при определенном повороте политики может оказаться каждый, пусть он и думает, что кирпич просто так никому на голову не упадет. Осознать это трудно, но надо. Еще труднее представить себя на месте обреченных узников, готовившихся умереть и не надеявшихся даже на то, что об их судьбе станет кому-то известно.

“Никого из вас не останется в живых, чтобы свидетельствовать, а если единицы и останутся, мир им не поверит”, – эти слова заключенные лагерей не раз слышали от своих палачей-эсэсовцев. Симон Визенталь приводит их в книге “Убийцы среди нас”. Одна и та же мысль, вторит ему Примо Леви в книге “Канувшие и спасенные”, преследовала заключенных в их ночных одинаковых снах: они возвращаются и рассказывают близким о перенесенных страданиях, а собеседник не слушает или поворачивается спиной и уходит.

Не знаю, мучил ли этот кошмар Александра Печерского, но он наверняка уходил с верой в то, что его свидетельство выслушано.

Денис Драгунский Тупик, отчаяние и выбор

Лев Симкин написал книгу о восстании заключенных в лагере уничтожения Собибор и о вожаке восставших Александре Печерском. По существу, Симкин первым открыл – или, если уж быть абсолютно точным, после долгого перерыва заново открыл – эту страницу нашей истории. Потому что после войны о Собиборе все-таки вышла маленькая брошюра небольшим тиражом, потом были еще две книги (1964, 1989), но потом долгие годы и восстание, и имя Печерского замалчивались по причине тщательно скрываемого, но неизбывного антисемитизма советской власти.