Собибор / Послесловие

Надежда на ее спасение не умерла в нем до конца, о чем можно судить по его переписке. Переводчица и журналистка Дуня Бреер из Амстердама написала Печерскому 15 июля 1981 года: “Меня зовут Дуня, я родилась 30 июня 1942 года, и несколько месяцев спустя моих родителей арестовали, мама была в Равенсбрюке”. Дуню воспитали бабушка и дедушка, жившие на той же улице, где жила и вела свой знаменитый дневник Анна Франк. Между Печерским и Дуней завязалась переписка. 22 августа 1983 года Печерский обратился к ней с необычной просьбой: “Несколько месяцев назад я начал получать из Голландии письма от Гертруды Эдвард из Амстердама. В первых трех письмах ничего нельзя было понять, письма сумбурные, непонятные, что-то о ревности, о том, что она купила обувь на Рождество, потом прислала дамскую кофточку “для какой-нибудь бабушки”. В архиве Лева сохранилось четвертое письмо от этой странной женщины. В конверт вложено фото дамы с обнаженной спиной, в одних только джинсах, стоящей лицом к стене. Текст под изображением неумело написан по-русски, тогда как само письмо – по-голландски: “Александр, здесь моя спина, ты можешь видеть, хорошо ли я сформирована. Гертруда. Одесса мама”.

Естественно, Печерский подозревал, что написавшая ему женщина не совсем здорова, тем не менее попросил Дуню найти ее и попытаться что-то выяснить: “У меня в лагере Собибор была конспиративная подруга по имени Люка. После побега она затерялась, и я после войны разыскивал ее через печать и радио. Об этом писала и голландская пресса. Эта женщина прислала мне вырезку из голландской газеты с фотографией женщины. Правда, она не похожа на ту девушку, да и имя ее было Люка. В настоящее время ей должно быть приблизительно 60 лет, а в газете значительно меньше”. Продолжение этой истории мне неизвестно, но вряд ли оно было сколько-нибудь утешительным для Печерского.

По данным Юлиуса Шелвиса, Гертруда Попперт (подпольная кличка – Люка) родилась в 1914 году и прибыла в Собибор вместе с мужем Вальтером, убитым в Собиборе после восстания. Он ссылается на транспортный лист от 18 мая 1943 года и другие данные германских архивов. Увы, слишком многое в этих данных не совпадает с рассказом Печерского. Его Люке было всего 18 лет. Правда, возможно, Гертруда Попперт преуменьшила свой возраст, а может, исхудавшая 29-летняя женщина казалась Печерскому 18-летней? Отец Гертруды, Антон Шёнборн, был коммунистом, потом членом нацистской партии, куда, по-видимому, вступил, чтобы защитить жену и дочь от преследований. По моей просьбе профессор Сельма Лейдерсдорф из Амстердама обратилась к Юлиусу Шелвису за разъяснением, но сколько-нибудь убедительных доказательств идентичности этих двух лиц ей добыть не удалось.

Полученную когда-то от Люки рубашку Печерский хранил всю свою жизнь как зеницу ока. От его дочери Элеоноры я узнал, что он отдал рубашку в Ростовский краеведческий музей, там она долго занимала место в экспозиции рядом с макетом Собибора. Однажды Печерский узнал от кого-то, что в музее больше нет ни макета Собибора, ни рубашки Люки – сменилась экспозиция. Он немедленно бросился туда, но макет ему не отдали, видно, разобрали и выбросили, а рубашку удалось буквально выцарапать. Историк Сергей Шпагин, навестивший вдову Печерского в 2001 году, спрашивал, где она, та ответила, что отдала кому-то, а кому, не помнит.

Теперь рубашка у Элеоноры. После смерти Печерского ее не раз демонстрировали на мероприятиях, посвященных Собибору. Выглядит как новая, говорят, ее подновили в Израиле.

Лазарь Любарский, друг Александра Печерского, шесть лет назад рассказал мне о том, как в 1968 году из Москвы в Ростов приехал известный художник Меер Аксельрод. Впрочем, настоящая известность пришла к нему после смерти (1970), его графика еще долго теснилась в папках, пока не оказалась востребована и Третьяковской галереей, и Русским музеем, и Музеем Израиля в Иерусалиме. В 1960-е годы художник создавал серию акварельных работ “Гетто”, и, естественно, его не могла не заинтересовать встреча с героем еврейского Сопротивления. Лазарь познакомил Аксельрода с Печерским, художник предложил ему позировать, но вскоре отказался от замысла, объяснив это тем, что не смог, как ни старался, увидеть в нем ровным счетом ничего героического. Каково же было мое удивление, когда 50 лет спустя портрет Печерского появился в новых книгах о Собиборе. Оказалось, Любарский не знал, что портрет все же был написан, и художник считал его одной из лучших своих работ. Это я узнал, позвонив внуку Аксельрода Михаилу, тоже замечательному художнику (я видел его витражи в Маале Адумиме). Действительно, его дед говорил, что не нашел во внешности героя героических черт. Так бывает.

Так вот, Михаил Аксельрод рассказал мне, что Печерский позировал в рубашке, в которой бежал из Собибора. Голубоватый оттенок рубашки на портрете, по его словам, объясняется манерой художника, но фасон ее, похоже, немного отличается от того, что я видел воочию.

“А кто такой Печерский?”