Собирал человек слова…

Бесновался бакши. Над круглой корзиной, как цветы на ветру, качались под дудку заклинателя упругие серые змеи. Хвалебные песни акынов были гибки, как змеи, и сладки, как халва.

Но в глубинах степи слагал свои новые песни поэт Махамбет Утемисов. Песни назывались: «Проклятие рабству», «Призыв к походу». Зарево, что по ночам поднималось над степью, не было отблеском палов, подожженной травы. Горели зимовки степных властелинов.

В большой степи неуютно стало богатым. Как из-под земли, вдруг появлялись возле кочевий неуловимые всадники. Поджигали юрты. Угоняли скот. Бесконечна степь, и нет уголка, чтобы забиться, прижаться спиной. Неспокойно богатому, все чудится: стоит кто-то сзади — саблю занес или целится из лука.

Степь восстала. Можно сто лет ждать белую змейку. На сто первый год человек садится на коня и отправляется сам искать счастье. Султаны не выносят навстречу степному всаднику рог шамрана, завернутый в шелковый платок. И тогда искатель счастья вешает лук через плечо и берет в руки трехгранное копье.

Со всех концов степи съезжались в одну точку вооруженные люди. Здесь их встречал батыр Исатай Тайманов. И его друг, поэт Махамбет Утемисов, пел им свой «Призыв к походу». И когда в одной точке собралось очень много людей с оружием, Исатай Тайманов бросил вызов степному властелину — хану Джангиру.

В ясные ночи Джангир-хан выходил из юрты; запрокинув голову, долго глядел на небо. Думал: чего больше — звезд на небе или верблюдов на ханских пастбищах? Про баранов Джангир не думал: ни один ученый мудрец не сосчитал бы число голов в отарах Джангира. Но почему-то хотелось еще. В степи говорят: «Заколовший верблюда просит мяса у заколовшего козу». Последнюю козу норовил отнять у других Джангир.

Но пришла пора — степной властелин стал бояться степи. Старался не выходить из юрты. Отряды Исатая кружили возле ханской ставки. Мимо юрты пролетали случайные стрелы. Не звезды — горели вокруг мятежные глаза. Так много горящих глаз, что Джангир-хану было страшно считать. Он слал в Оренбург отчаянные письма, просил войска.

Коллежский советник, которого еще называли «господином полковником», искал правду. Он отвечал Джангир-хану, что для восстания были свои причины: «Казахи доведены до крайности самоуправством султанов, биев и старшин, употребляемых вами по управлению ордой». Господин полковник Даль требовал, чтобы хан объяснил, почему взимает с подданных столь несоразмерные поборы.

Джангир злился.

Без неутомимых почтальонов, без ретивых фельдъегерей молнией разносятся вести по степи. Исатай Тайманов и Махамбет Утемисов сочиняли послание губернатору Перовскому. Рассказывали степную правду:

«Просьбы и жалобы наши никем не принимаются. Имущество у нас отнимают. Мы живем в постоянном страхе. Пришлите к нам честных чиновников, чтобы провели всенародное расследование. Особенно желаем, чтобы жалобы наши попали к господину полковнику Далю. Пришлите правдивого Даля!»

Губернатор Перовский не послал в степь правдивого Даля. Он послал карательные части генерала Покотилова и подполковника Геке — подавлять мятеж.

Исатая, уже раненного, стащили с лошади, долго рубили саблями…

Не будем осуждать Даля за то, что он внешне спокойно перенес эти события: не рассорился с Перовским, не подал в отставку, не умчался на горячем скакуне в степь, чтобы примкнуть к восставшим. Даль был дисциплинированный чиновник и человек с положением, которого неожиданно достиг после долгих мытарств. Перовский был благодетель и лицо, близкое к государю императору. Поднять бунт, расстаться с карьерой из-за казаха-мятежника, зарубленного где-то в степи, — не в характере Даля; да и вряд ли кому другому в то время такое пришло бы в голову. Заявить, что у мятежников имеются причины восстать против ханской власти, было по тем временам тоже немалой смелостью. Правдивый Даль это заявил. Не будем требовать от него большего. Считалось: коли человек служит, он подчас должен поступаться правдой ради каких-то высших целей. Каких? Наверно, наедине с собой Даль пожимал плечами.

Там, где возможно, он старался подштопать пробитые в правде дыры.

…Даль был главным устроителем музея в Оренбурге. Даль называл его местным музеем. За стеклами шкафов и полок сохранялись куски правды об Оренбургском крае. У входа стояли одетые в национальные платья фигуры казахов, калмыков, башкир. Один знатный путешественник, осматривая музей, заметил Далю:

— Не слишком ли заботитесь вы об изучении быта сих диких племен? Мне довелось читать в ученом журнале, что подобный интерес лишь укореняет их варварские обычаи. Есть ли в том нужда?

Даль сказал:

— Удивительные бывают совпадения в пословицах разных народов! Недавно я узнал башкирскую: «Дружба народов — их богатство», и, представьте, тотчас вспомнил нашу, русскую: «Доброе братство милее богатства».

ОДИН В УМЕ

А как же словарь?

Чиновник Даль занят службой. Казак Луганский пишет рассказы. Пополняются ли словами тетрадки?