Собиратели ракушек

— Одному богу ведомо. Может быть, в Атлантику; может, на Средиземное море.

— Лучше бы на Средиземное море. Там солнце.

— Да уж.

Они снова замолчали.

— Так жаль, что папа́ и Софи не было вчера. Мне очень хотелось, чтоб вы познакомились.

— Когда мне дадут нормальный отпуск, я постараюсь приехать к вам в Корнуолл.

— Это было бы чудесно.

— Надеюсь, все пройдет благополучно. Я о родах.

Она слегка покраснела.

— Конечно, я просто уверена.

Он снова взглянул на часы.

— Я буду писать тебе, — проговорила она уже в полном отчаянии. — Ты, пожалуйста…

Но в эту минуту их оглушил свисток, и тут же началась обычная в таких случаях легкая паника. Захлопали двери, люди что-то кричали друг другу, по платформе пробежал мужчина и вскочил в поезд в последнюю минуту. Амброз бросил на землю сигарету, потушил окурок каблуком, нагнулся к жене, поцеловал ее, посадил в купе и захлопнул за ней дверь. Она опустила окно и высунулась наружу. Поезд тронулся.

— Напиши мне, Амброз, и сообщи свой новый адрес.

Вдруг его поразила неожиданная мысль.

— А ведь я не знаю твоего!

Она расхохоталась. Он бежал, стараясь не отстать от поезда.

— Карн-коттедж! — кричала она, стараясь, чтоб он услышал ее за шумом колес. — Карн-коттедж, Порткеррис…

Поезд набирал скорость. Амброз, постепенно замедляя бег, остановился и стал ей махать. Поезд описал плавную дугу, выпустил хвост дыма и скрылся из глаз. Пенелопа уехала. Он зашагал назад по длинной опустевшей платформе.

Карн-коттедж. Елизаветинский особняк, который рисовался в его мечтах, яхта на Хелфорд-ривер — все поблекло и растворилось в тумане, исчезло навсегда. Карн-коттедж. Это звучало так прозаически, что ему показалось, будто его обманули.

Но не стоит унывать. Пенелопа уехала, мать вернулась в Девоншир, все, слава богу, позади. Остается лишь вернуться в Портсмут и доложить, что он готов к выполнению своих обязанностей. Пробираясь к стоянке, Амброз вдруг понял, что, как ни странно, он с удовольствием думает о повседневной жизни на острове, о морской службе, о своих товарищах. С мужчинами, если говорить правду, намного проще и легче, чем с женщинами.

Через несколько дней, десятого мая, немцы вторглись во Францию, и война началась всерьез.

9. Софи

Они увиделись только в начале ноября. После долгих месяцев разлуки вдруг раздался звонок — как гром среди ясного неба. Амброз звонил из Ливерпуля. Ему дали отпуск на несколько дней, он садится в первый же поезд, который идет в Порткеррис, и проведет в Карн-коттедже выходные.

Он приехал, провел у них выходные и уехал. Обстоятельства сложились так нескладно, что его визит превратился в истинную катастрофу. Во-первых, все три дня, ни на минуту не переставая, лил дождь. Во-вторых, в это время у них жила тетя Этель — в высшей степени экстравагантная гостья, не слишком тактичная и деликатная. Было и множество других причин, столь грустных и серьезных, что о них и задумываться не хотелось.

Когда визит закончился и Амброз отбыл на свой эсминец, Пенелопа решила, что даже вспоминать эти три дня слишком мучительно, и, с категоричностью молодости, помноженной на поглощенность ожидаемым ребенком, напрочь вычеркнула тягостный эпизод из памяти. Ей хватало куда более важных забот и было о чем думать.

Роды произошли точно в ожидаемый срок, в конце ноября. Родился ребенок не в Карн-коттедже, как Пенелопа, а в маленькой больничке Порткерриса. Девочка появилась на свет так быстро, что доктор даже не успел приехать. Пенелопа и акушерка миссис Роджерс вынуждены были справляться одни. Нужно сказать, у них все получилось на редкость удачно. Убедившись, что с роженицей все в порядке, сестра Роджерс, согласно обычаю, унесла девочку, искупала ее, надела крошечную сорочку и платьице и завернула в шотландскую шаль, которую Софи — можно не сомневаться, что именно Софи, — отыскала в одном из ящиков комода, благоухающую нафталином.

У Пенелопы была своя теория относительно младенцев. Ей в жизни не приходилось за ними ухаживать, она даже не держала ни одного на руках, но была твердо убеждена, что молодая мать узнает своего ребенка сразу же, как только увидит. Осторожно отведет от нежного личика складки шали, посмотрит на него и скажет: «Ну конечно, это ты. Здравствуй!»

Но ничего подобного не произошло. Когда акушерка миссис Роджерс наконец вернулась, держа младенца с такой гордостью, будто это было ее собственное дитя, и бережно положила в нетерпеливо протянутые руки Пенелопы, та с жадностью впилась в девочку взглядом. Толстая, со светлыми волосиками, мутно-голубыми, близко посаженными глазками, пухлыми, как булки, щеками, она напоминала распустившуюся розу и не была похожа ни на кого из родных Пенелопы и Амброза. О Софи и Лоренсе даже говорить не приходилось, равно как и о Долли; видимо, в жилах этого существа, которое прожило на свете уже час, не было ни единой капли крови Стернов.

— Какая она у нас красавица, — пропела миссис Роджерс, с восхищением глядя на девочку.