Собиратели ракушек

— Даже хорошо, что не рассказала. В общем-то, это не имеет значения. Во всяком случае, теперь.

— Надо думать, коли живешь в такой сногсшибательной гостинице! А помнишь, в ней был когда-то госпиталь. Да туда бы и близко никого не подпустили, ну если б только, если кто сразу обе ноги сломал от него поблизости.

— Дорис, я остановилась не у тебя, а в этой гостинице вовсе не потому, что мню себя богатой женщиной. Просто со мной приехали двое друзей, а я знаю, что у тебя нет места, чтобы разместить нас всех.

— Что правда, то правда. А кто они?

— Девушку зовут Антония. У нее совсем недавно умер отец, и она временно живет у меня. А юношу зовут Данус. Он помогает мне ухаживать за садом в Глостершире. Ты еще их увидишь. Они считают, что не стоит старой женщине вроде меня идти в гору пешком, и обещали заехать за мной на машине.

— Ну и отлично. Мне только жаль, что ты не привезла с собой Нэнси. Мне так хотелось увидеть мою любимицу. А почему ты так долго не приезжала в Порткеррис? Вряд ли мы успеем за два часа переговорить обо всем, что произошло за сорок лет.

Но тем не менее они успели переговорить о многом, взахлеб, не умолкая ни на минуту, едва переводя дыхание, задавая вопросы, отвечая на них, рассказывая друг другу о детях и внуках.

— Кларк женился на девушке из Бристоля, у него уже двое ребят, вот они на фотографии, что стоит на камине; это Сандра, а это Кевин. Она такая смышленая девочка. А это малыши Рональда. Он живет в Плимуте. У его тестя мебельная фабрика, и он взял Рона в свое дело. Они приезжают сюда летом в отпуск, но им приходится останавливаться в пансионате недалеко отсюда. Здесь мне негде их разместить. А теперь расскажи мне про Нэнси. Какая же она была душечка!

Теперь настала очередь Пенелопы, но она, конечно, забыла захватить с собой фотографии. Она рассказала Дорис о Мелани и Руперте, стараясь чуть-чуть их приукрасить.

— Они живут где-то рядом с тобой? Ты часто видишься с ними?

— Милях в двадцати.

— Это далеко. Я вижу, тебе нравится жить за городом. Лучше, чем в Лондоне, да? Я просто в ужас пришла, когда узнала из твоего письма, что Амброз бросил тебя. Надо же до такого дойти. Впрочем, он всегда был никчемным мужиком. Хорош собой — да, тут уж ничего не скажешь, но мне всегда казалось, что он нам не компания. И все равно, надо же так подло с тобой поступить. Эгоист несчастный. Мужики вечно думают только о себе. Я всегда это говорю Эрни, когда он оставляет грязные носки на полу в ванной.

А затем, выложив друг другу все, что наболело, рассказав о мужьях и детях, они перешли к воспоминаниям, перебирая в памяти прожитые вместе долгие военные годы, когда делили и страхи, и печали, и скуку повседневной жизни, и вспоминая странные, порой нелепые случаи, которые теперь, по прошествии стольких лет, вызывали лишь безудержный смех.

О том, как полковник Трабшот, вышагивая по городу в каске и с повязкой офицера интендантской службы на рукаве, сбился с дороги в затемненном городе и свалился в гавани с дамбы прямо в море. О том, как миссис Приди читала лекцию по оказанию первой помощи перед большой аудиторией скучающих женщин и запуталась в бинтах. О том, как генерал Уотсон-Грант тренировал солдат-ополченцев на школьном дворе, а старый Вилли Чергуин проткнул штыком большой палец ноги, и его пришлось отправить в госпиталь на карете «скорой помощи».

— А как мы ходили в кино, помнишь? — вспоминала Дорис, смеясь так, что слезы катились у нее по щекам. — Помнишь? Два раза в неделю, ни одного фильма не пропускали. Помнишь Чарльза Бойера в фильме «Останови рассвет»? И все в зале плакали, все до единого. У меня было три носовых платках, и все были мокрые, хоть выжимай, а когда я вышла, то рыдала всю дорогу до самого дома.

— Да, хорошее было время. Ведь больше и развлечься было нечем, кроме как слушать радиопередачу «Час отдыха для рабочих» или выступления мистера Черчилля, который время от времени старался влить в нас очередную дозу мужества и бодрости духа.

— Но больше всего мне нравилась Кармен Миранда. Я ни одного фильма с ней не пропустила. — Дорис вскочила на ноги, уперла руки в бока, расставив веером пальцы, и запела: — «Ай-яй-яй-яй-яай, я стр-растно люблю тебя. Ай-яй-яй-яй-яай, ты пр-росто восхитителен…»

Хлопнула дверь, и вошел Эрни. Дорис, видимо посчитав его появление даже более смешным, чем собственное пение, повалилась навзничь на тахту и смеялась до слез, совершенно обессилев от этого приступа смеха.

Смущенный Эрни поглядывал то на одну женщину, то на другую.

— Что тут у вас происходит? — спросил он, и Пенелопа, видя, что его жена не в состоянии ответить на вопрос, встала из-за стола, взяла себя в руки и пошла ему навстречу.