Соблазн

Длинное узкое платье, подаренное Борисом, сжимает бёдра так, что мне тяжело двигаться. Я семеню, как гейша на окобо!

Господи, скорей бы закончилось это мероприятие. Нет ничего хуже дней рождения детей партнёров Бориса. Новые туфли и туго собранные наверх волосы тоже не поднимают настроения. Но в этой среде принято улыбаться. И я улыбаюсь на автомате, равнодушно глядя в окно на капли дождя.

— Виктория…

Поворачиваюсь с дежурной улыбкой. Хозяйка дома Лика подхватывает меня под локоть.

— Пойдём, подали шампанское и устриц. Мы специально заказывали их с ближайшего рейса, чтобы были живые и свежие. На дне рождения у Даниэля Алле пришлось распорядиться их запечь. Их привезли замороженными! Уж лучше бы совсем не подавала… Разве можно на таком экономить? А эти ты обязательно должна попробовать.

— Лика, я равнодушна к устрицам.

Вернее, терпеть их не могу, и меня тошнит от мысли, что я должна есть ещё живого моллюска.

— Тори… — осудительно. — Никогда и никому не говори, что ты равнодушна к устрицам! Это моветон…

Протягивает мне бокал шампанского. Спасаясь от дегустации устриц, беру во вторую руку канапешку с сыром и оливками.

Мужчины курят сигары на огромной веранде. Изредка доносится их сдержанный смех.

Та самая Алла, жена ещё одного партнёра, худощавая брюнетка с тёмно‑бордовым маникюром, выскрёбывает в свой малиновый рот несчастную устрицу. Когда она глотает, я на мгновение чувствую себя этой устрицей. Меня передёргивает.

Ещё одна из женщин, совсем ещё молоденькая Дарья, стоящая чуть поодаль, запивает таблетку бокалом шампанского.

— Полгода уже не может забеременеть, — едва слышно бормочет мне Лика, во все тридцать два улыбаясь Дарье. — Думаю, если до зимы не сможет, Погодин решится на развод. Ему сорок… Уже неприлично без наследников. Подумают, что бесплодный он!

— Господи, да ей всего девятнадцать. Ей нужно просто набрать нормальный вес. С ума они сошли, что ли, какой развод?

— Я тебя умоляю, Тори, — закатывает глаза Лика. — Погодин обожает худобу. Если она наберёт нормальный вес, развод случится уже завтра! Думаю, Дарья забыла, когда нормально ела последний раз. Ест только зелень… ты заметила?

«Больные люди…» — вздыхаю я. Но я тоже часть их. И мне стыдно быть этой частью.

— Дашенька, что ты пьёшь? — ласково и лицемерно щебечет Лика.

— Мой психоаналитик прописал мне антидепрессанты… Я так устала от всего…

Мне хочется дать Даше подзатыльник, чтобы пришла в себя, смыла косметику, выплюнула антидепрессант, шампанское и просто поела. Поджав губы, я отворачиваюсь.

— Тори! — тут же ловит меня алая Алла. — Ты не собираешься этой осенью в Египет вместе с Борисом?

— Что мне там делать? Он будет круглосуточно на своих семинарах. А Илюшка не переносит самолёты…

— Найми няню, как я. Я полечу с мужем, отлично проведём с тобой время!

Её Даниэлю два с половиной. Как можно в два с половиной бросить ребёнка няне, чтобы хорошо провести время?

— Вряд ли у меня получится, — вежливо улыбаюсь я.

— Даша, ты такая худая! — с наигранным восхищением вздыхает Лика. — Просто модель!

Модель скелета? Да у неё скоро колени назад выгнутся. Как можно подпитывать её нездоровые диеты восхищением? Но здесь принято в лицо хвалить любую дичь, а осуждать и высмеивать шёпотом и за спиной.

Спасите меня кто‑нибудь! Мне кажется, я тоже сейчас начну выделять яд и всех залью с дежурной улыбкой. Они заразные!!

Разворачиваюсь, чтобы сбежать в детскую. Но Илья уже идёт навстречу мне с шариковым ружьём наперевес.

— Мам…

С ледяным взглядом Лика натянуто улыбается.

— Что‑то наше жертвоприношение сегодня не слишком старается… Всё время бегают.

«Жертвоприношение» — это детские аниматоры. Здесь принято называть это так. Взрослые не переносят, когда дети мешают им хорошо проводить время. И детям делают человеческое жертвоприношение в виде аниматоров. Терзайте, только не мешайте!

Присаживаюсь перед сыном, чтобы спрятать его от взгляда Лики. Платье натягивается… и я чувствую, как немного лопается разрез. Боже…

— Мам, я хочу домой.

— Потерпи, детка, ладно? Поедем через час.

— Я туда не пойду.

— Почему?

— Там… один мальчик написал в шарики. Фу… А девочки говорят на Мальвину… — мнётся он и, решившись, наклоняется и шепчет мне на ухо: — «Шлюха…»

— О, Господи! — в этой аристократичной вакханалии остаётся только молиться. — Побудь со мной.

Беру его за руку, усаживая на кресло. Женщины недовольно поглядывают на меня. Мужчины возвращаются с веранды. Я присаживаюсь на подлокотник кресла, пряча свой надорванный разрез.

— Тори… ах… — с восторгом наклоняется к моей груди Алла. — Борис — щедрый мужчина! Это же бриллиант?

Машинально прикрываю подаренный на наш юбилей кулон, сжимая его в пальцах.

— Да, — киваю я.

— Шикарный «Ашер»! Сколько карат? Какой чистоты?

— Да я… не помню, если честно, — пожимаю плечами с улыбкой.

— Ой, лукавишь, — машет она мне своим длинным наманикюренным пальчиком, — кто же такое забудет? Я, скорее, имя мужа забуду! — смеётся она, жадно поглядывая на камень.

Разворачивается к подошедшему ближе Борису.