Соблазнитель

«Мы отлично понимаем, что современная наука может создавать и уже создает искусственные органы человека. Вот печень и сердце нетрудно создать, все дело лишь в материалах. А мозг? А мозг посложнее, – и он усмехнулся, сверкая клычочком, – поскольку: что мозг? Мой мозг – это я. Сетчатка моего глаза – это последний экран, на котором отражаются предметы внешнего мира. Физически там отражаются. Далее это отражение рассыпается по миллиону волокон зрительного нерва и тут же разносится. Как и куда? По разным структурам огромного мозга. И что получается? Я создаю психический образ вселенной, людей, предметов, всего, что мы понимаем как физику мира. Ведь что предлагает природа? Она говорит нам: физический мир – есть мир твоей психики, воображенья… Вот я закрываю глаза, – он закрыл, – и вижу себя, например, не стоящим на этой трибуне, а, скажем, летящим. Кто мне помешает увидеть такое? – Клычочек опять очень ярко сверкнул. – Нет силы, которая мне помешает. Однако сейчас отвлечемся от мозга, вернемся к телам, грешным нашим телам». – И он широко улыбнулся при этом.

Иван Ипполитович неожиданно представил себе грешное тело немецкого ученого без всякой одежды и даже без галстука. Его передернуло. Тело профессора напомнило рыночный свежий творог, который еще не отжат и сочится слегка мутноватой белесою жидкостью.

«Действительно: мозг – это я, – подумал он с ужасом. – Черт знает что!»

«Тела наши, – продолжал ничего не подозревающий докладчик, – умирают, поскольку стареют. Ну что тут поделаешь? А мозг умирает совсем молодым, поскольку находится в теле. И он обречен вместе с телом уйти. Зачем? Мозг рассчитан надолго. Лет, скажем, на двести, а то и на триста. И мы можем этому мозгу помочь. Мы будем его пересаживать, чтобы он жил свои двести, а то и все триста. Все наше вниманье должно быть направлено, – и он облизнулся, как кошка, – на обеспечение тела, которое должно будет стать новым домом для мозга. Люди будут жить до своей нормальной старости, но не будут бояться смерти, поскольку их мозг, их бессмертное «я», уйдет в тело робота. И я обещаю, что ждать нам недолго. Коллеги мои в Гютерслоу, которые лет уже десять как держат мозг гиппопотама в простой чашке Петри, сейчас приступают к задаче созданья искусственной кисти. Пока обезьяньей, но это пока».

«Он наш, Ваня! Наш! Ты на зубик взгляни! – шепнул чей-то голос на ухо Аксакову. – Мне папа сказал: «Это братик двоюродный. Вы, Ванечка, с ним разминулись маленько». В том смысле, что он городской такой парень, а я-то промыкалась век свой в Дырявине, но кровь у нас, Ваня, одна, одно семя!»

Иван Ипполитович обежал глазами зал: на лицах сидящих блестело внимание. Никто не хотел умирать без того, чтобы не пристроить свой мозг пусть хоть в кружку и не обеспечить ему долголетия. Легонечко хлопнула дверь. Иван Ипполитович сразу заметил знакомый передник Валерии Курочкиной, которая нежно ему улыбнулась и даже слегка помахала ручонкой.

Была, значит, ведьма, была в этом зале, и скучно ей стало: двоюродный братец с его очень белым творожистым телом ей не приглянулся, капризной чертовке.

Книга седьмая и последняя

Глава I

В Анатолии, в одной из ее самых живописных деревень, готовились к свадьбе: женился Ислам наш на очень хорошей, и можно сказать, что завидной невесте.

Согласитесь, дорогие мои читатели: когда роман подходит к концу, нельзя же без свадьбы. Не нужно мне славы, не нужно богатства (вообще хорошо бы, конечно, но ладно: как есть, так и есть!), но чтобы меня укоряли в занудстве и в том, что в романе ни строчки веселой, а все одни страхи, да ахи, да вздохи, да море несчастной любви и к тому же по-русски я вовсе писать разучилась, – вот этого точно не переживу.

Теперь, мои судьи, в очечках и без, в коротеньких брючках и брючках подлиньше, вы губки свои подожмите, а глазки раскройте пошире: эх, будет вам свадьба!

Женился Ислам по любви. Вы скажете: «Что-то уж он очень скоро! Еще бы мог и поскучать, и поплакать!» А я говорю вам: «Не мог. Вот и все». Возьмите хотя бы Ромео с Джульеттой. Кто знает, что было бы, если бы семьи их не враждовали, как дикие волки? Насколько хватило бы этой их страсти? А вдруг бы Ромео влюбился в другую? А вдруг бы Джульетта, в вишневом берете на черных кудрях или в розовом жемчуге на тоненькой шее, поймала чужой восторженный взгляд на себе и вся вспыхнула?