Собор

Директор Дома, бритоголовый, отяжелевший мужчина в чесучовом костюме, сидит в тени под шатром зеленого ореха и, нацепив очки, книгу читает. Человек долга, он и в воскресенье безотлучно на посту. Лобода познакомился с ним, еще когда отца устраивал. Кадровый военный, был в высоком чине, и кто бы мог подумать, что из этого железного служаки в погонах выйдет такой заботливый архипастырь, мирный хозяин-смотритель этой обители счастливых пенсионеров.

Лобода-сын подошел, за руку поздоровался с директором, но тот почему-то ответил на приветствие без энтузиазма, недовольный, может быть, тем, что давненько не навещал этот товарищ своего старика, или просто потому, что прервали его чтение (никак не начитается, имея семь выходных в неделю!). Про отца сказал Лободе, что старик жив-здоров, если нужно — разыщем. И, подозвав одного из пенсионеров помоложе, дал задание сходить на пасеку и разыскать Лободу Изота Ивановича из восьмой палаты. Пока он это говорил, с лица его широкоскулого, грубо отесанного все не сходила постная гримаса недовольства. Лишь когда посетитель поинтересовался книгой, содержанием ее, служака стал как бы снисходительнее. Оказалось, в руках у него — книжка о жизни Кампанеллы. Был такой деятель. Монах итальянский, много лет сидел в тюрьме и там книгу эту свою сочинил. Про Город Солнца. Труд серьезный, но имеет уязвимые места. Утопия, собственно… Директор, видимо, был закаленный критикан, так как, не склоняясь перед авторитетами, уверенно принялся критиковать этого Кампанеллу. То, что он вымечтал, мог, дескать, вымечтать лишь монах и вечный узник: нормированное распределение одежды, еды, продуктов труда и даже… женщин.

— Неужели и женщин? — заинтересованно ухмыльнулся Лобода.

— Да, и женщин. Не выбирать по зову сердца, а просто распределять по всеобщему согласию членов общины… Так ему представлялось идеальное будущее общество, Город Солнца. Одинаковая пища, одинаковый язык, одинаковую одежду будут носить в том обществе. Чтобы все поровну, по карточкам, по талонам.

Психология пожизненного узника, только она могла породить такое представление об идеале. А современного человека спроси? Даже какой-нибудь житель джунглей и тот скажет, что ему такого куцего счастья мало, — степенно рассуждал этот скарбнянский мудрец-отставник. Правда, проявил к утописту и великодушие: жизнь тот прожил полную лишений, героическую, и за это ему многое можно простить. На себе доказал, что способен выдержать человек, как беспредельна его выносливость.

— Может быть, его учение было бы более приемлемо для тех монахов, что здесь когда-то, на Скарбном, в одинаковых рясах ходили, одним уставом жили, одинаковые признавали молитвы и режим. Им философия уравниловки была бы понятна, а мы ведь не аскеты, казарма для нас — это еще не вершина всего… Суровость казармы если и необходима, то лишь на определенном этапе, в целом же это явление ненормальное и в жизни преходящее… Счастье человека не в этом, будущее не станет стричь людей под одну гребенку, как это представлялось вам, товарищ Кампанелла…

Слушал Лобода этого мыслителя доморощенного, который сам все казармы прошел, слушал его рассуждения об идеале, и в душе подавлял скептическую ухмылку; хотелось дознаться, что там у этого бывшего гвардии подполковника кроется под личиной мудрости и добродетельности? «Кампанеллу читаешь, теории разводишь, а руки, наверное, крепко греешь возле наших отцов? Индюки, виноград, кавуны, подсобки — кругом полная чаша, и все в твоей власти, какой тут на тебя госконтроль?»

Батько все не появлялся. Директор успокаивал: разыщут, хотя это и не близко, побрели с Яровегой на пасеку, к приятелю — курень там у них, не так для того, чтобы караулить, как для беседы. Энтузиасты пчелиного цеха… Может, и чарку выпьют воскресенья ради, там это разрешается, лишь бы не на территории. Лобода-сын улыбнулся.

— Мой старик мог когда-то чарку опрокинуть. По-рабочему, казацкой нормой…

— Нет, Владимир Изотович! Они аптечными дозами, — успокоил директор. — Возьмут чекушечку на троих и по-стариковски… А то еще меду добавят да ореха зеленого…

Пока разыскивали отца, Лобода-сын решил поглядеть на его келью. Поскольку посетитель был не рядовой, директор вызвался его сопровождать. Ничего здесь не изменилось с тех пор, как Володька привез сюда старика. Палата как и все. Светлая, чистая, герань на окне, занавеска беленькая, две тумбочки, две кровати. На отцовской кровати постель, правда, скомкана, и директор, немного смутившись, заметил, что никак не приучит эту палату постели каждый день заправлять.

— Вот так встал и пошел на целый день.

— По-холостяцки, — весело сказал Лобода. — Ему и дома частенько от матери попадало. Придет, бывало, с ночной, особенно когда работал по две смены подряд, бух на кровать, как был в одежде, упал и захрапел.