Собор Парижской Богоматери

— Это еще что такое? Челобитные и жалобы на наши пикардийские гарнизоны? Оливье, пишите побыстрее господину маршалу Руо. Пишите, что дисциплина ослабла, что вестовые, призванные в войска дворяне, вольные стрелки и швейцарцы наносят бесчисленные обиды селянам… Что воины, не довольствуясь тем добром, которое находят в доме земледельцев, принуждают их с помощью палочных ударов или копий ехать в город за вином, рыбой, пряностями и прочим, что является излишеством. Напишите, что его величеству королю известно об этом… Что мы желаем оградить наш народ от неприятностей, грабежей и вымогательств… Что такова наша воля, клянусь Царицей Небесной!.. Кроме того, нам не угодно, чтобы какие-нибудь гудочники, цирюльники или другая войсковая челядь наряжались, точно князья, в бархат, шелковое сукно и золотые перстни. Что подобное тщеславие не угодно Господу Богу… Что и мы сами, хотя и дворянин, довольствуемся камзолом из сукна по шестнадцать су за парижский локоть… Что, следовательно, и господа обозные служители тоже могут снизойти до этого. Отпишите и предпишите… Господину Руо, нашему другу… Хорошо!

Он продиктовал это послание громко, твердо, отрывисто. В ту минуту, когда он заканчивал его, дверь распахнулась и пропустила новую фигуру, которая стремглав вбежала в комнату, растерянно крича:

— Государь! Государь! Парижская чернь бунтует! Строгое лицо Людовика XI исказилось, но волнение это промелькнуло на его лице, как молния. Он сдержал себя и со спокойной строгостью сказал:

— Кум Жак, вы слишком неожиданно врываетесь сюда!

— Государь! Государь! Мятеж! — задыхаясь, повторил кум Жак.

Король, вставший со своего кресла, грубо схватил его за плечо и со сдержанным гневом, искоса поглядывая на фламандцев, шепнул ему на ухо так, чтобы слышал лишь он один:

— Замолчи или говори тише! Новоприбывший понял и начал шепотом сбивчивый рассказ. Король слушал спокойно. Гильом Рим обратил внимание Копеноля на лицо и на одежду новоприбывшего, на его меховую шапку — caputia forrata, короткую епанчу — epitogia curta, и длинную нижнюю одежду из черного бархата, которая изобличала в нем председателя счетной палаты.

Едва этот человек начал свои объяснения, Людовик XI, расхохотавшись, воскликнул:

— Да неужели? Говори же громче, кум Куактье! Что ты там шепчешь? Божья Матерь знает, что у нас нет никаких тайн от наших друзей-фламандцев.

— Но, государь…

— Говори громче!

Кум Куактье молчал, онемев от изумления.

— Итак, — вновь заговорил король, — рассказывайте же, сударь. В нашем добром городе Париже произошло возмущение черни?

— Да, государь.

— Которое направлено, по вашим словам, против господина главного судьи Дворца правосудия?

— По-видимому, так, — бормотал кум, все еще ошеломленный резким необъяснимым поворотом в образе мыслей короля.

Людовик XI спросил:

— А где же ночной дозор встретил толпу?

— На пути от Большой Бродяжной к мосту Менял. Да я и сам их там встретил, когда направился сюда за распоряжениями вашего величества. Я слышал, как некоторые из толпы орали: «Долой главного дворцового судью!»

— А что они имеют против судьи?

— Да ведь он их ленный владыка!

— В самом деле?

— Да, государь. Это ведь канальи из Двора чудес. Они уже сколько времени жалуются на судью, вассалами которого состоят. Они не желают признавать его ни как судью, ни как сборщика дорожных пошлин.

— Вот как! — воскликнул король, тщетно стараясь скрыть довольную улыбку.

— Во всех своих челобитных, которыми они засыпают высшую судебную палату, — продолжал кум Жак, — они утверждают, что у них только два властелина: ваше величество и их бог, который, я полагаю, сам дьявол.

— Эге! — сказал король.

Он потирал себе руки и смеялся тем внутренним смехом, который заставляет сиять все лицо. Он не мог скрыть своей радости, хотя временами и силился придать своему лицу приличествующее случаю выражение.

Никто ничего не понимал, даже мэтр Оливье. Король несколько мгновений молчал с задумчивым, но довольным видом.

— А много их? — спросил он внезапно.

— Да, государь, немало, — ответил кум Жак.

— Сколько?

— По крайней мере тысяч шесть. Король не мог удержаться и воскликнул:

— Отлично! А они вооружены? — продолжал он.

— Косами, пиками, пищалями, мотыгами. Множество самого опасного оружия.

Но король, по-видимому, нимало не был обеспокоен этим перечислением.

Кум Жак счел нужным добавить:

— Если вы, ваше величество, не прикажете сейчас же послать помощь судье, он погиб.

— Мы пошлем, — ответил король с напускной серьезностью. — Хорошо. Конечно, пошлем. Господин судья — наш друг. Шесть тысяч! Вот так отчаянные головы! Их дерзость неслыханна, и мы на них очень гневаемся. Но в эту ночь у нас под рукой мало людей… Мы успеем послать и завтра утром.

— Немедленно, государь! — вскричал кум Жак. — Иначе здание суда будет двадцать раз разгромлено, права сюзерена попраны, а судья повешен. Ради Бога, государь, пошлите, не дожидаясь завтрашнего утра!

Король взглянул на него в упор.

— Я сказал — завтра утром.

Это был взгляд, не допускающий возражения. Помолчав, Людовик XI снова возвысил голос: