Собор Парижской Богоматери

На стенах, по обычаю герметиков, также были начертаны многочисленные надписи: одни ­ написаны чернилами, другие ­ выцарапанные металлическим острием. Буквы готические, еврейские, греческие, римские, романские перемешивались между собой, надписи покрывали одна другую, более поздние наслаивались на более ранние, и все это переплеталось, словно ветви кустарника, словно пики во время схватки. Это было столкновение всех философий, всех чаяний, скопление всей человеческой мудрости. То тут, то там выделялась какая-нибудь из этих надписей, блистая, словно знамя среди леса копий. Чаще всего это были краткие латинские или греческие изречения, которые так хорошо умели составлять в средние века: Unde? Inde? Homo homim monstrum ­ Astra, castra, nomen, numen ­ Meya piaslov, uteya xaxov -Sapere aude ­ Flat ubi vult [98] и пр. Встречалось и, по-видимому, лишенное смысла слово 'Ауаyoyiа [99], которое, быть может, таило в себе горький намек на монастырский устав; или какое-нибудь простое правило духовной жизни, изложенное гекзаметром: Caelestem dominum. terrestrem dicito damnum [100] Местами попадалась какая-то тарабарщина на древнееврейском языке, в котором Жеан, не особенно сильный и в греческом, ничего не понимал; и все это, где только можно, перемежалось звездами, фигурами людей и животных, пересекающимися треугольниками, что придавало этой измазанной стене сходство с листом бумаги, по которому обезьяна водила пером, пропитанным чернилами.

Общий вид каморки производил впечатление заброшенности и запустения, а скверное состояние приборов заставляло предполагать, что хозяин ее уже давно отвлечен от своих трудов иными заботами.

А между тем хозяина, склонившегося над большой рукописью, украшенной странными рисунками, казалось, терзала какая-то неотступная мысль. Так по крайней мере заключил Жеан, услышав, как его брат в раздумье, с паузами, словно мечтатель, грезящий наяву, восклицал:

­ Да, Ману говорит это, и Зороастр учит тому же: солнце рождается от огня, луна ­ от солнца. Огонь ­ душа вселенной. Его первичные атомы, непрерывно струясь бесконечными потоками, изливаются на весь мир. В тех местах, где эти потоки скрещиваются на небе, они производят свет; в точках своего пересечения на земле они производят золото. ­ Свет и золото одно и то же. Золото ­ огонь в твердом состоянии. ­ Разница между видимым и осязаемым, между жидким и твердым состоянием одной и той же субстанции такая же, как между водяными парами и льдом. Не более того. ­ Это отнюдь не фантазия ­ это общий закон природы. ­ Но как применить к науке этот таинственный закон? Ведь свет, заливающий мою руку, ­ золото! Это те же самые атомы, лишь разреженные по определенному закону; их надо только уплотнить на основании другого закона! ­ Но как это сделать? Одни придумали закопать солнечный луч в землю. Аверроэс ­ да, это был Аверроэс! ­ зарыл один из этих лучей под первым столбом с левой стороны в святилище Корана, в большой Колдовской мечети, но вскрыть этот тайник, чтобы увидеть, удался ли опыт, можно только через восемь тысяч лет.

«Черт возьми! ­ сказал себе Жеан. ­ Долгонько придется ему ждать своего экю!»

­ … Другие полагают, ­ продолжал задумчиво архидьякон, ­ что лучше взять луч Сириуса. Но добыть этот луч в чистом виде очень трудно, так как по пути с ним сливаются лучи других звезд. Фламель утверждает, что проще всего брать земной огонь. ­ Фламель! Какое пророческое имя! Flamma! [101] ­ Да, огонь! Вот и все. ­ В угле заключается алмаз, в огне ­ золото. ­ Но как извлечь его оттуда? ­ Мажистри утверждает, что существуют женские имена, обладающие столь нежными и таинственными чарами, что достаточно во время опыта произнести их, чтобы он удался. ­ Прочтем, что говорит об этом Ману: «Где женщины в почете, там боги довольны; где женщин презирают, там бесполезно взывать к божеству. ­ Уста женщины всегда непорочны; это струящаяся вода, это солнечный луч. ­ Женское имя должно быть приятным, сладостным, неземным; оно должно оканчиваться на долгие гласные и походить на слова благословения». ­ Да, мудрец прав, в самом деле: Мария, София, Эсмер… Проклятие! Опять! Опять эта мысль!

Архидьякон захлопнул книгу.

Он провел рукой по лбу, словно отгоняя навязчивый образ. Затем взял со стола гвоздь и молоточек, рукоятка которого была причудливо разрисована кабалистическими знаками.

­ С некоторых пор, ­ горько усмехаясь, сказал он, ­ все мои опыты заканчиваются неудачей. Одна мысль владеет мною и словно клеймит мой мозг огненной печатью. Я даже не могу разгадать тайну Кассиодора, светильник которого горел без фитиля и без масла. А между тем это сущий пустяк!

«Как для кого!» ­ пробурчал про себя Жеан.