Собор Парижской Богоматери

­ Да, ­ продолжал священник, покачивая головой, ­ вот как теперь изучают науки и литературу! Полатыни еле-еле разумеют, сирийского языка не знают, а к греческому относятся с таким пренебрежением, что даже самых ученых людей, пропускающих при чтении греческое слово, не считают невеждами и говорят: Graecum est, поп legitur [105].

Школяр устремил на него решительный взгляд.

­ Брат! Тебе угодно, чтобы я на чистейшем французском языке прочел вот это греческое слово, написанное на стене?

­ Какое слово?

­ 'Anagkh.

Легкая краска, подобная клубу дыма, возвещающему о сотрясении в недрах вулкана, выступила на желтых скулах архидьякона. Но школяр этого не заметил.

­ Хорошо, Жеан, ­ пробормотал старший брат. ­ Что же означает это слово?

­ Рок.

Обычная бледность покрыла лицо Клода, а школяр беззаботно продолжал:

­ Слово, написанное пониже той же рукой, Avayxeia означает «скверна». Теперь вы видите, что я разбираюсь в греческом.

Архидьякон хранил молчание. Этот урок греческого языка заставил его задуматься.

Юный Жеан, отличавшийся лукавством балованного ребенка, счел момент подходящим, чтобы выступить со своей просьбой. Он начал самым умильным голосом:

­ Добрый братец! Неужели ты так сильно гневаешься на меня и оказываешь мне неласковый прием из-за нескольких жалких пощечин и затрещин, которые я надавал в честной схватке каким-то мальчишкам и карапузам, quibusdam marmosetis? Видишь, Клод, латынь я тоже знаю.

Но все это вкрадчивое лицемерие не произвело на старшего брата обычного действия. Цербер не поймался на медовый пряник. Ни одна морщина не разгладилась на лбу Клода.

­ К чему ты клонишь? ­ сухо спросил он.

­ Хорошо, ­ храбро сказал Жеан. ­ Вот к чему. Мне нужны деньги.

При этом нахальном признании лицо архидьякона приняло наставнически-отеческое выражение.

­ Вам известно, господин Жеан, что ленное владение Тиршап приносит нам, включая арендную плату и доход с двадцати одного дома, всего лишь тридцать девять ливров, одиннадцать су и шесть парижских денье. Это, правда, в полтора раза больше, чем было при братьях Пакле, но все же это немного.

­ Мне нужны деньги, ­ твердо повторил Жеан.

­ Вам известно решение духовного суда о том, что все наши дома, как вассальное владение, зависят от епархии и что откупиться от нее мы можем не иначе, как уплатив епископу две серебряные позолоченные марки по шесть парижских ливров каждая. Этих денег я еще не накопил. Это тоже вам известно.

­ Мне известно только то, что мне нужны деньги, ­ в третий раз повторил Жеан.

­ А для чего?

Этот вопрос зажег луч надежды в глазах юноши. К нему вернулись его кошачьи ужимки.

­ Послушай, дорогой Клод, ­ сказал он, ­ я не обратился бы к тебе, если бы у меня были дурные намерения. Я не собираюсь щеголять на твои деньги в кабачках и прогуливаться по парижским улицам, наряженный в золотую парчу, в сопровождении моего лакея, sit teo laquasio [106]. Нет, братец, я прошу денег на доброе дело.

­ На какое же это доброе дело? ­ слегка озадаченный, спросил Клод.

­ Два моих друга хотят купить приданое для ребенка одной бедной вдовы из общины Одри. Это акт милосердия. Требуется всего три флорина, и мне хотелось бы внести свою долю.

­ Как зовут твоих друзей?

­ Пьер Мясник и Батист Птицеед.

­ Гм! ­ пробормотал архидьякон. ­ Эти имена так же подходят к доброму делу, как пушка к алтарю.

Жеан очень неудачно выбрал имена друзей, но спохватился слишком поздно.

­ А к тому же, ­ продолжал проницательный Клод, ­ что это за приданое, которое должно стоить три флорина? Да еще для ребенка благочестивой вдовы? С каких же это пор вдовы из этой общины стали обзаводиться грудными младенцами?

Жеан вторично попытался пробить лед.

­ Так и быть, мне нужны деньги, чтобы пойти сегодня вечером к Изабо-ла-Тьери в Валь-д'Амур!

­ Презренный развратник! ­ воскликнул священник.

­ 'Avayveia, ­ прервал Жеан.

Это слово, заимствованное, быть может не без лукавства, со стены кельи, произвело на священника странное впечатление: он закусил губу и только покраснел от гнева.

­ Уходи, ­ сказал он наконец Жеану, ­ я жду одного человека.

Школяр сделал последнюю попытку:

­ Братец! Дай мне хоть мелочь, мне не на что пообедать.

­ А на чем ты остановился в декреталиях Грациана?

­ Я потерял свои тетради.

­ Кого из латинских писателей ты изучаешь?

­ У меня украли мой экземпляр Горация.

­ Что вы прошли из Аристотеля?

­ А вспомни, братец, кто из отцов церкви утверждает, что еретические заблуждения всех времен находили убежище в дебрях аристотелевской метафизики? Плевать мне на Аристотеля! Я не желаю, чтобы его метафизика поколебала мою веру.

­ Молодой человек! ­ сказал архидьякон. ­ Во время последнего въезда короля в город у одного из придворных, Филиппа де Комина, на попоне лошади был вышит его девиз: Qui поп laborat, non manducet. Поразмыслите над этим.

Опустив глаза и приложив палец к уху, школяр с сердитым видом помолчал с минуту. Внезапно, с проворством трясогузки, он повернулся к Клоду:

­ Итак, любезный брат, вы отказываете мне даже в одном жалком су, на которое я могу купить кусок хлеба у булочника?

­ Qui поп laborat, поп manducet. [107]