Собор. Роман о петербургском зодчем

– Благословляю от всего сердца! – воскликнул Монферран. Его ясные синие глаза улыбались Елене. – На свадьбу приду как родственник, без приглашения, имей в виду и Егору передай, – сказал он. – Когда венчаетесь?

– Обручимся через неделю, – ответила Елена Алексеевна, – а свадьбу батюшка в июне назначил. По просьбе Егорушки. И я так хочу.

– Почему в июне? – удивился Огюст. – Для чего полгода целых ждать? Давно ведь знакомы.

– А вы не догадываетесь, где мы хотим венчаться? – с прежней детской лукавой улыбкой спросила молодая женщина.

Архитектор хлопнул себя рукой по лбу:

– Ба! А я-то и не подумал… Ну да, конечно, церковь-то не готова! Ну ждите, коли так, а у меня уж не задержится.

На другой день Огюст сообщил Алексею Васильевичу, что перевел в банк на его имя пятнадцать тысяч рублей.

– Да что вы?! – ахнул пораженный Алексей. – Вы, простите, в уме?! Это почти все, что есть у вас! И на что мне?!

– Ты моих денег не считай! – разозлился архитектор. – У меня не последние, да я и еще заработаю, а уж в доме этом теперь, верно, тысяч на триста всего, всю жизнь только на книги и коллекции деньги тратил. А это… это тебе за сорок один год службы и детям твоим. Я просто завещания переписывать не хочу, пускай так все на Элизу и будет, как отписано.

– Отвяжитесь вы с завещаниями! – испугался управляющий. – Уж чума вас не взяла, так вам жить надо еще лет двадцать. А детям моим вы мало дали? Учили на свои деньги. Мишка за ваш счет в Европу ездил, нынче по вашей рекомендации в Академию поступил…

Огюст обиделся:

– Он поступил туда потому, что талантлив, а не по рекомендации. И я хочу, чтобы он там учился без затруднений. И свадьбу Елене тебе надо устроить хорошую, твоих да Егоровых денег может и не хватить. И еще ведь Сабина у тебя невеста… Словом, за то, что ты столько служил у меня, пятнадцать тысяч каких-то и не плата. Не возьмешь, учти – никогда не прощу, обижусь на весь век свой!

Спорить с ним было бесполезно, и Алексею пришлось уступить.

В первых числах октября состоялось обручение Елены Алексеевны и Егора Кондратьевича, была объявлена помолвка и назначен день свадьбы – десятое июня будущего, тысяча восемьсот пятьдесят восьмого года.

XVIII

«Сегодня, первого июня одна тысяча восемьсот пятьдесят восьмого года, я заканчиваю мои записки.

Я решился поставить под ними последнюю точку, потому что Цель моя достигнута, а коль скоро я жил ради этой моей Цели, а я нынче понимаю, что жил ради нее, то в этих записках уже отразилась вся жизнь моя. Что приписать к ней?

Вчера мой собор был освящен. Мне не вспомнить, как это было, да я и не хочу вспоминать. У меня такое чувство, что в этой колоссальной церемонии, с толпами приглашенных, с переполненной людьми и каретами площадью, с сотнями высших и низших чиновников, я был лишний. Нет, нет, у меня не возникло обиды оттого, что меня, создателя и строителя собора, там почти не замечали. Так и должно было быть. К их придворной суете, к этой показной пышности ни я, ни собор не имели отношения. Но когда ударили и запели его колокола, когда пламя факелов рванулось из рук ангелов, а из-за туч вдруг вырвалось солнце, и сияние охватило летящий к небу купол, толпа на площади окаменела, а у меня в сердце прозвучала музыка победы, и я понял, что закончил. Я закончил.

Сорок лет, как каменная гора, лежат на моих плечах. Сорок лет крыльями раскинулись над моей головой. Откуда у меня такие слова? Что творится в душе моей, переполненной счастьем и будто выгоревшей дотла? Я сжег ее за эти сорок лет во имя моей мечты.

Вечером я вернулся на площадь. Один. Факелы в руках у ангелов давно погасли, но мне все чудилось летящее пламя над ними, и в ушах все стоял гул колоколов. А силуэт собора поднимался над площадью, увлекая ее вверх, за собою, и в розовеющем уже небе он казался мне голубым.

В жизни моей, в работе моей я знал много сомнений. Я знал усталость, злобу и трусость. И зависть я знал, хоть и хотел всю жизнь не замечать этого. Но что бы ни творилось со мною, я работал и ныне понимаю, что в главном, в работе был прав! И сотни моих ошибок искупаются одной этой правотою. А ведь еще недавно я думал, я спрашивал себя: „А то ли я, чем себя назвал? А умею ли я строить, значит, умею ли я жить?“ Я сомневался. И учился. И вот вчера увидел: умею. Не оттого даже, что выстроил собор, хотя это лучшее из всего мною созданного. А оттого, что осознал, чего мне стоило не бросить ношу мою, иногда такую мучительную и жестокую…

Надо стараться не оставлять на земле ничего незаконченного. Даже если мучают сомнения, надо иметь смелость самому провести последнюю черту и положить последний камень. И самому оценить сделанное. Человека называют венцом творения, но венец творения не только человек, но и все, им созданное, и мы потому так мало живем на земле, что, создавая, должны всегда помнить: можно не успеть, и, помня это, не позволять себе лени и отдыха. Ибо смысл жизни людей на земле, смысл их появления на ней – созидание во славу Господа.