Собрание сочинений

Сделав последнюю запись, Тедди не оторвался от страницы, а оставил ручку наизготове, словно будет написано что-то еще.

Он очевидно не осознавал, что у него появился одинокий заинтересованный наблюдатель. Футах в пятнадцати к носу от шезлонгов и в восемнадцати-двадцати ослепительно солнечных футах в высоту от лееров Спортивной палубы за ним пристально следил молодой человек. Это длилось уже минут десять. Молодой человек вдруг резко снял ногу с леера — явно уже пришел к какому-то решению. Мгновение постоял, все так же глядя на Тедди, затем отошел, скрылся с глаз. Однако всего минуту спустя появился, бесцеремонно вертикальный, среди шезлонгов. Ему было лет тридцать или меньше. Он двинулся прямо к Тедди по проходу, бросая краткие отвлекающие тени на страницы романов отдыхающих и довольно непринужденно (если учесть, что был единственной движущейся в полный рост фигурой) переступая кошелки с вязаньем и прочие пожитки.

Тедди вроде бы не заметил, что кто-то остановился в ногах его шезлонга — или, раз уж на то пошло, отбрасывает тень на его блокнот. Но в ряде-другом у него за спиной, тем не менее, пару человек отвлечь оказалось легче. Они воззрились снизу вверх на молодого человека — эдак возможно взирать только из шезлонгов. Но молодой человек держался так, будто может простоять здесь сколько угодно — если ему позволят мелкий пустячок: хотя бы одну руку он будет держать в кармане.

— Приветик! — сказал он Тедди.

Тот поднял голову.

— Привет, — сказал он. Отчасти закрыл блокнот, отчасти позволил ему закрыться самостоятельно.

— Не против, если я присяду? — спросил молодой человек с неисчерпаемой вроде бы сердечностью. — Тут занято?

— Вообще-то эти четыре шезлонга — моей семьи, — ответил Тедди. — Только родители еще не встали.

— Не встали? В такой-то день, — произнес молодой человек. Он уже опустился в кресло справа от Тедди. Шезлонги стояли так близко друг к другу, что подлокотники их соприкасались. — Это богохульство, — продолжил он. — Совершеннейшее богохульство. — Он вытянул ноги — необычайно тяжелые в бедрах, каждая толщиной чуть ли не в человеческое туловище. Облачен он был, по большей части, в обмундирование Восточного побережья: сверху стрижка под газон, снизу вытертые грубые башмаки, а посредине наряд несколько смешанный — темно-желтые шерстяные носки, темно-серые брюки, рубашка с воротником на пуговках, галстука нет, а пиджак в елочку, вероятно, должным образом состарили где-нибудь на популярном семинаре для аспирантов Йеля, Гарварда или Принстона. — Господи, что за божественный день, — благодарно произнес он, щурясь на солнце. — В руках погоды я абсолютная пешка. — Тяжелые ноги свои он скрестил в лодыжках. — Вообше-то известно, что я способен воспринять совершенно обычный дождливый день как личное оскорбление. Поэтому такая погода для меня — абсолютная манна. — Хотя голос его в обычном смысле звучал культурно, разносился он более чем адекватно, как будто молодой человек вступил сам с собою в сговор: что бы ни сказал он, все прозвучит более-менее нормально — разумно, грамотно, будет даже забавлять или волновать Тедди или же людей в заднем ряду, если они прислушаются. Он покосился на Тедди и улыбнулся. — А у тебя как с погодой? — спросил он. Улыбка его не смотрелась непривлекательно, однако была светской, иначе — болтливой, и отражала, хоть и косвенно, его самомнение. — Тебя погода никогда не доводит до полного умопомешательства? — улыбнулся он.

— Я не принимаю ее на свой счет, если вы об этом, — ответил Тедди.

Молодой человек расхохотался, и голова его откинулась.

— Чудесно, — сказал он. — Меня, кстати, зовут Боб Николсон. Не уверен, что в спортзале мы до этого дошли. Как тебя зовут, я, разумеется, знаю.

Тедди чуть поерзал и сунул блокнот в боковой карман.

— Я там сверху смотрел, как ты пишешь, — говорливо продолжил Николсон и показал. — Боже праведный. Трудился ты, просто как пчелка.

Тедди глянул на него.

— Я писал у себя в блокноте.

Николсон кивнул и улыбнулся.

— Как Европа? — спросил он, чтобы поддержать беседу. — Понравилась?

— Да, очень, спасибо.

— Где побывали?

Тедди вдруг нагнулся и почесал икру.

— Вообще-то перечислять все места долго, потому что мы взяли машину и покрывали сравнительно большие расстояния. — Он снова откинулся на спинку. — Но мы с матерью преимущественно были в Эдинбурге, Шотландия, и Оксфорде, Англия. Мне кажется, я говорил вам в спортзале, что в обоих местах меня должны были опросить. Преимущественно в Эдинбургском университете.

— Нет, по-моему, ты не говорил, — ответил Николсон. — Потому мне и стало интересно, чем это ты там занимался. Ну и как прошло? Тебя прессовали?

— Извините? — переспросил Тедди.

— Как там все было? Интересно?

— Временами да. Временами нет, — сказал Тедди. — Мы слишком надолго задержались. Отец хотел вернуться в Нью-Йорк немного раньше, не на этом корабле. Но кое-кто приехал познакомиться со мной из Стокгольма, Швеция, и Иннсбрука, Австрия, поэтому пришлось их дожидаться.

— Так оно всегда и бывает.

Тедди в первый раз глянул на него прямо.

— Вы поэт? — спросил он.