Собрание сочинений

– Я прочёл кое-что, – сказал он, пожимая Мартину руку, – ты должен это издать. Итальянская книга. Очень интересное исследование… – он шмыгнул носом, – развитие искусства в монастырях Северной Италии в Средние века.

– Как она называется? – вздохнул Мартин.

– Я забыл. Она там, в доме. Напомни попозже…

На веранде появилась Ингер:

– Вот вы где!

За последние десятилетия её длинная коса поседела, а лицо осунулось; яблочки щёк стали более твёрдыми, вокруг рта пролегла сеть мелких морщин.

Под передником вышитая туника. Ингер спустилась во двор, щебеча о том, как вырос Элис и какая Ракель красавица. Обняла обоих и повела в дом, по дороге рассказывая о положении дел. Эммануил уже прибыл. Петер и Сусанна приехали ещё вчера. Сусанне скоро рожать.

Двое имеющихся детей, как заметил Мартин, уже успели подрасти и носились по двору, как будто их накачали энергетиками.

– Чистая лирика, – произнесла Ингер.

Петер был на пробежке.

– А Вера, надеюсь, уже подъезжает. Не понимаю, почему она не поехала на машине со всеми нами. Но вы же её знаете: по уши в работе. Полагаю, я должна быть благодарна уже за то, что она останется на целых два дня.

Ингер проводила Ракель и Элиса в одну из спален для гостей.

– А ты, Мартин, будешь жить в Угловой комнате.

– В Угловой комнате?

Она заметила растерянное выражение на лице зятя, перебиравшего в памяти все помещения дома в поисках Угловой комнаты, и, когда поняла, что он её так и не нашёл, добавила:

– В комнате Сесилии.

– Почему бы не сказать просто…

Но Ингер заметила Сусанну и набросилась на неё с расспросами насчёт того, удалась ли глазурь.

Мартин взял сумку и пошёл наверх.

От старых, покрытых следами кнопок и гвоздей обоев с медальонами не осталось и следа; ему когда-то казалось, что в сумерках эти обои начинают двигаться, образовывать новые линии, подобно растению, цветущему ночью. Теперь же стены перекрасили в белый. Сняли все картины Сесилии. И поставили новую кровать, обычную двуспальную из «Икеи». Единственным свидетелем прошлого был комод, стоявший там же, где и раньше, наверное, потому что его нельзя было сдвинуть с места. Резная мебель из массива, сделанная в девятнадцатом веке, голые, истёртые сосновые поверхности, ключи от дверец и ящиков давно потеряны. Раньше на крышке комода за несколько часов могли материализоваться горы книг и бумаг; теперь там стояла только ваза с цветами.

Поддавшись порыву, Мартин открыл комод. На полках лежала одежда. Сначала он подумал, что это склад того, что Ингер решила сохранить на-случай-вдруг-пригодится – халаты, тёплые носки, дождевики всех размеров. Он вытащил одну рубашку. Голубая, хлопковая, ткань от времени стала тонкой, как паутина. Рукава по-прежнему закатаны. На груди пятно от кофе.

Он перебрал остальное. Он не вспоминал об этих вещах почти пятнадцать лет, но сейчас казалось, что он видел её в этом несколько дней назад. Она оставила их здесь, чтобы уехать налегке. Белые и голубые мужские рубашки, джинсы, летнее серое полотняное платье. Её обнажённые плечи под узлом волос, бледные, в веснушках, серый хлопок. И лицо, залитое солнцем, проникающим сквозь поля соломенной шляпы.

Он почувствовал внезапную сосущую боль в животе, и ему пришлось на какое-то время прилечь.

Чуть позже Мартин вышел на веранду. Ингрид вложила ему в ладонь бокал джин-тоника и вернулась к каким-то приготовлениям, отказавшись от предложенной помощи. Он им только помешает, так что лучше ему остаться здесь.

Из открытого окна было слышно, как Ларс допрашивает Элиса о его планах на будущее, но разобрать ответы сына он, увы, не мог.

По аллее ехало такси, медленно, с сомнением, точно заблудившееся в городе животное. В самом центре двора оно остановилось. Открылась дверь, на гравий опустился компактный кофр. Далее показалась пара чёрных лодочек и тонких лодыжек. А затем плавным движением из машины вышла Вера Викнер, хлопнула дверью и выпрямилась во весь рост, пока такси разворачивалось.

Пару мгновений она стояла во дворе одна, оглядываясь по сторонам. В аэропорт Кеннеди прибыла Гарбо, где все папарацци? Потом она заметила Мартина и подняла руку в приветствии. Вера Викнер – строгое жёсткое имя, сплошные грани и прямые линии, не соответствующие физическому облику ВВ. Её должны были назвать Изабеллой, Лаурой или Софи – каким-нибудь плавным именем с шёлковым отливом, – но Верой звали (на тот момент умирающую) мать Ларса, и кто-то должен был унаследовать это имя. На самом деле она была очень похожа на Сесилию, но сходство становилось заметным только на фотографиях. Они совершенно по-разному обжили доставшиеся им тела. Вера покачивала бёдрами, опускала взгляд, садилась, элегантно скрещивая ноги, носила высокие каблуки.