Собрание сочинений

Положив руки на раскрытую книгу, Эммануил рассказывал о разных противоречиво трактуемых находках Древнего Египта, заставляющих думать, что научных завоеваний там было значительно больше, чем предполагалось, мало того, эти завоевания весьма трудно объяснить. То есть они труднообъяснимы в рамках действующей научной парадигмы. Эммануил коснулся лба, словно это заключение далось ему ценой чрезвычайного умственного напряжения. Эта научная парадигма, по сути, смирительная рубашка человечества. Это нужно признать. Оковы, не позволяющие свободной мысли воспарить. Железный занавес для знаний и наития. И даже… но тут он остановился и с отвращением покачал головой.

– Что ты говоришь… – сказал Мартин, прикидывая, может ли он считать, что на этом приветственный этикет уже соблюдён. А потом добавил: – Кажется, ты в неплохой форме.

В случае Эммануила это примерно означало «тебя хотя бы не забирают в стационар», но не факт, что сам Эммануил это понимал. Он давно жаловался на то, что в его представлении было начинающимся ишиасом, на целый ряд явных симптомов, которые тем не менее игнорировались врачами. Невероятно, насколько некомпетентны нынешние доктора, сказал он и с трудом встал с кресла, чтобы продемонстрировать свою хромоту. Работу врачей приходится делать самому. Не просто терпеть все эти симптомы, но и ставить диагноз и назначать лечение. Единственное, что у них хорошо получается, – это выписывать рецепты, хотя зачастую они и с этим не справляются.

Эммануил Викнер проковылял вдоль книжных шкафов. Мартин же видит, что он хромает? Правда, это выглядит ужасно? А эти чёртовы шарлатаны ничего не нашли, ничего.

* * *

Наконец все собрались за столом, тихо зазвенели приборы, завязались негромкие беседы. Сидевшая напротив Мартина Вера перемещала еду на своей тарелке, но ничего не ела.

– Должна сказать, – произнесла она, подливая себе белого вина, – что Энгр недооценён. Действительно. То есть его спины, кожа… – Она выпила. – Они феноменальны.

– Это ведь Энгр добавлял лишний позвонок, потому что считал, что так будет красивее? – спросила Ракель.

– Весь его стиль и есть особый взгляд на красоту, необычный для нашего времени. Красивое кажется неинтересным – и это печально. Но ирония в том, что оно по-прежнему продаётся. Продаётся! Взять хотя бы Густава Беккера. В прошлом месяце одна из работ «Люкса в Антибе» ушла на аукционе за триста тысяч долларов. По-моему, это была «Читающая Сесилия».

– Есть как минимум двадцать картин, на которых Сесилия читает, – сказал Мартин, не отрывая взгляда от тарелки.

– Как бы там ни было, но Беккер не увяз в постмодернистском болоте, а работает в традиции, где красота по-прежнему играет роль…

– Сесилия могла бы быть как минимум не хуже, – произнёс Ларс, – если бы она только всерьёз захотела. – И пока Ларс, произнося эти слова, шипел и кашлял, Вера сменила тему.

Полностью отключённый от происходящего Элис быстро набирал эсэмэс.

– Элис, – прошипел Мартин, – никаких телефонов за столом.

– Оскар и Мишель в Слоттскугене, – пожаловался сын и спрятал мобильный в карман брюк. – Им очень весело.

Мартин вспомнил вечеринки собственной молодости в Слоттскугене: на тебе футболка и джинсовая куртка, хотя на улице дикий холод. Гремучая смесь из алкоголя, отлитого из разных бутылок так, чтобы не заметили родители, ты бежишь от охранника, появляющегося как по волшебству всякий раз, как только кому-нибудь приходит в голову невинная идея искупаться в пруду, падаешь навзничь в какие-то кусты, теряешься среди цветущих в ночи тёмных азалий.

– Успеешь ещё навеселиться, – сказал Мартин.

– В эту Вальпургиеву ночь уже нет. А в следующую я буду слишком старым. – Элис подцепил вилкой стручок фасоли и печально на него посмотрел. – Есть вещи, которые бывают весёлыми, только когда ты молод.

На противоположной стороне буфером между дядьями сидела Ракель, разговаривая то с одним, то с другим. Её длинные волосы были заплетены в косы и уложены вокруг головы, такую же причёску делала Сесилия до того, как подстриглась в их первое общее лето. Чем старше становилась их дочь, тем больше она походила на мать, лицо как будто постепенно получало окончательные черты.

Подали десерт. Спели заздравную в честь Ингер Викнер. Общество распалось, разбившись на новые подгруппы. Торт так и стоял на столе, точно кондитерский Акрополь, свечи на нем почти догорели. На стул рядом с Мартином тяжело опустилась Сусанна, жена Петера, сообщив, что из всех испытаний сегодняшнего дня самым суровым оказалось укладывание детей спать.

– Ингер с одиннадцати утра кормила их сладким. Они просто не могли остановиться. Ты не представляешь, как я хочу, чтобы они выросли и на них можно было кричать, не опасаясь, что кто-нибудь настучит в социалку.

Держа руки на огромном животе, она отклонилась назад и застонала.

– Не хватало только, чтобы воды сейчас отошли. Какая больница ближе всего? Бурос или Гётеборг? Ларс и Ингер в любом случае страшно обрадуются шансу организовать в сарае маленький полевой госпиталь. Как в старые добрые времена в Эфиопии.