Собрание сочинений

Она потянулась вперёд, чтобы включить торшер, и на неё упал золотой свет. Она вдруг напомнила ему ту Сесилию, которую он не знал, а лишь представлял: совсем юную, живущую в коммуне в Хаге, она сидела у себя в комнате, пока остальные курили травку и громко обсуждали политику, она спала в вязаных носках и шерстяной кофте с оленями, потому что никто не платил за электричество, она не понимала, что её кадрят, предлагая поговорить об историческом материализме, и просто радовалась возможности обсудить Das Kommunistische Manifest [212]. А когда рука собеседника оказывалась у неё на плече, она замирала, ей становилось неловко, она искала предлог, чтобы сменить позу, и вскоре незаметно уходила с вечеринки и шла домой сквозь снегопад, держа руки в карманах дафлкота.

– У него бывали периоды, когда он вообще не писал? – спросила она.

Мартин задумался. Сначала альбом для эскизов в гимназии. Потом он начал экспериментировать с маслом. Сделал несколько портретов Мартина, особенно запомнился тот, где он курит, лёжа на зелёном плюшевом диване в квартире на Шёмансгатан.

– Этот я видела, – сказала Сесилия. – Там много от Улы Бильгрена.

– Только Густаву это не говори. Да, а потом он занялся натюрмортами. – Мартин рассмеялся. – Я как-то хотел помыть два грязных стакана со стола на кухне, пить было не из чего, так у него началась полная паника. Нет, нет, нет – не трогай их. То, что я принял за обычный беспорядок, оказалось тщательно продуманным сюжетом. А после гимназии, что мы делали…

– Валанд, – произнесла Сесилия.

– Точно. И Париж. Нет. Я действительно не могу вспомнить период, когда он долго не писал. Кроме нынешнего. – Сесилия кивнула.

– У этой Венделы очень приличная коллекция. В столовой Эжен Янссон, он, видимо, был другом семьи. В общем, Густава это слегка встряхнуло, и он говорил, что будет писать воду. – Она залпом выпила оставшееся вино. – Так что не всё ещё потеряно.

* * *

Осенью Сесилия снова вернулась к работе. Сквозь некрепкий утренний сон Мартин слышал, как сначала пыхтит кофеварка, а потом скрипят ступени чердачной лестницы. Первое время она проводила за письменным столом не больше получаса, но этот срок поступательно увеличивался, как увеличивалась дистанция бега. И в конце концов её осязаемое тепло исчезало из кровати уже в четыре утра.

Но в том же темпе росла её самокритика.

– Это не неправильно, но и не релевантно, – могла заявить она, отбросив от себя лист бумаги. – Очевидно, мне это казалось важным, но, честно говоря, сейчас я не понимаю почему.

Слишком много аспектов, слишком много отсылок, слишком широкая тема. Проект могла погубить его масштабность. Что-то надо было делать, как минимум прекратить читать очередной опус малоизвестного французского автора девятнадцатого века – «каким бы удивительным он ни был». И она быстро, чтобы не передумать, запихнула толстую пачку бумаги в мусорную корзину. Убрала с письменного стола скопившуюся посуду и яблочные огрызки. И поехала на велосипеде на кафедру, чтобы встретиться с научным руководителем. Она могла вскочить из-за стола и отправиться на пробежку. А потом она жарила бифштекс, поливала оставшимся в сковороде соком спагетти и ела стоя над раковиной.

Когда Мартину нужно было на работу, она выходила из своего кабинета. Как генерал, при появлении которого все низшие чины немедленно бросаются к своим обязанностям, Ракель спешно собирала школьный рюкзак, Элис прекращал размазывать по столу детское питание и послушно глотал. Покидающий поле боя Мартин получал на прощание рассеянный поцелуй.

Степень лицензиата она получила, когда Элису исполнился год.