Собрание сочинений

В августе состоялся вернисаж. Рассчитывающий на международные проекты Кей Джи сменил шведское название Galleri Hammarsten на Hammarsten Gallery. Как только они вошли в прохладное помещение, Мартину захотелось оказаться где угодно, только не здесь. Немилосердная жара исхода лета плавила асфальт, а всё утро они провели в поезде, где не было кондиционера. Элис с большим энтузиазмом размазал йогурт по его рубашке. Запасную он не взял, это выяснилось уже дома у Ларса и Ингер, а идти в футболке не хотел, даже несмотря на то, что Густав тоже, скорее всего, будет в футболке. Ингер быстро погладила одну из рубашек Ларса, но доктор Викнер был немного выше, и Мартину рубашка была слегка великовата, и он никак не мог решить, закатывать рукава или нет. Все остальные здесь, разумеется, были в идеальных рубашках. Кроме того, за ними увязалась Вера Викнер. После семестра на факультете искусствоведения, она объявила, что станет галеристкой или, как вариант, арт-дилером.

– Есть огромное число людей с деньгами, но без вкуса, а у меня есть вкус, но нет денег – идеальный расклад для обеих сторон.

Когда Вера спросила, можно ли ей тоже пойти на вернисаж, Сесилия со вздохом ответила: «Да, можно, если тебе так хочется». Мартину не нравилось её слишком короткое платье и вызывающе яркий макияж. Вероятно, она хотела выглядеть старше своих двадцати или сколько там ей было, но эффект получился скорее противоположным – Вера гордо фланировала по залам в счастливом неведении, что похожа на девицу из Шиллерской гимназии, нарядившуюся для школьной экскурсии.

– Мартин Берг, давно вас не видел. – Кей Джи жал ему руку слишком долго и слишком сильно. – Всё в порядке? Чудесно! Чудесно! С издательством, как я понимаю, всё хорошо? А вот и Сесилия. Рад, действительно рад вас видеть.

Несмотря на жару, он был в чёрном костюме. Он говорил, что Густав сменил «сюжетный круг» и рассказывал о Стокгольмской выставке [214].

Когда Мартин почувствовал на плече знакомую руку, он вздрогнул всем телом. Загорелый свежевыбритый Густав сиял, как солнце. Сказал, что так долго не был в городе, что сейчас у него голова кругом от впечатлений. Просто ходить по улицам уже реальный шок. Вендела говорит, что он может оставаться, сколько захочет (он представил им даму с острым, как буравчик, взглядом, дама была минимального размера, но максимально одета в «Шанель»), хотя к осени он собирается вернуться, потому что осень прекраснее всего в Стокгольме, верно?

Вендела и Сесилия быстро посмотрели друг на друга. Он и вправду написал даму-коллекционера с собакой – фокстерьером, как его кто-то просветил. Портрет растрогал всех, кроме Мартина. Раньше размер картин Густава из года в год увеличивался, а сейчас они были не больше чем пятьдесят на семьдесят. Даже портрет Венделы получился относительно небольшим, хотя перегруженный салон на заднем плане, если его усилить, мог бы задать полотну сатирический вектор – высохшая тётя в гигантском богато декорированном доме, современная Медичи, только наряд из колоды игральных карт с кружевным воротом и золотым шитьём сменился на костюм и жемчужное ожерелье.

Помимо этого, имелся десяток картин ещё меньшего размера. На примерно половине из них изображались чёрные ели, отражающиеся в серебристой водной глади. Кое-где небо было того самого оттенка синего газового пламени, который Густав использовал в ранних городских видах, но другие работы тяготели к зелёному абсенту, новому для него цвету. Остальные работы – итог изучения растительности, органические и гротескные формы в палитре ранней весны и поздней осени. Гипердетализированные вблизи, но с расстояния в несколько шагов почти абстрактные.

– Как перевёрнутый Моне, – сказала Сесилия.

Впервые не было ни одного её портрета.

Через несколько дней вышла рецензия в «Дагенс нюхетер». Во время чтения у Мартина стучало сердце и сводило живот. Выставку хвалили, Мартин отложил газету и не мог понять, что он чувствует.

* * *

Народ одобрительно хлопал его по спине, когда первый тираж Лукаса Белла разошёлся за месяц, как будто это заслуга его, а не писателя. Его поздравляли, когда другого их автора номинировали на литературную премию. Некоторые благодарили его в предисловиях. «Выражаю признательность моему издателю Мартину Бергу за бесценные советы в процессе работы». Но когда издатель Мартин Берг пытался вспомнить, что такого «бесценного» он посоветовал, в голову не приходило ничего, кроме обычных рекомендаций «это лучше вычеркнуть», «давайте ещё подумаем над названием» или «здесь лучше подробнее». У него возникало ощущение, что сделать это может кто угодно.

Когда он жаловался жене, она говорила: «Пиши. Закончи роман».

Он протестовал: невозможно написать роман, если у тебя полноценный рабочий день. И двое детей. Роман пишется не так, как теоретический текст, его нельзя выковать ударом молота, это процесс и…

– Но ты же можешь работать меньше?