Собрание сочинений

Их мобильные звякнули одновременно. Сначала пришла эсэмэска с изображением какого-то дома на фоне назойливо-синего неба. Потом несколько отдельных сообщений:

Три недели в июле. Что скажете?

Море рядом. На пешем расстоянии от какого-то городка.

Элису: ты сможешь попрактиковаться во французском.

Общался с владельцем. Оч странный. Хочет ответ СЕЙЧАС погуглите Кассис

Элис вздохнул.

– Он тут хотел, чтобы мы отправились в Мачу-Пикчу и маниакально гуглил отели.

– Мне он об этом ничего не говорил.

– Это потому, что ты высказываешься в духе «зачем нам лезть на гигантский фаллический символ». А он, кстати, чуть не забронировал три билета в Перу. Мне кажется, ему некуда девать энергию. Ему нужно придумать какое-нибудь хобби.

– Он же занимается этой биографией Уоллеса.

– Если он её допишет, он реально не будет знать, куда грести дальше.

Сигнал сообщения раздался снова.

Поговорю с Густавом. Он наверняка тоже захочет поехать.

Или поближе к Парижу? Как добираться до континента?

Ракель удалила цепочку сообщений. За окном мелькали мосты и многоэтажные дома. Несколько месяцев назад совместный отпуск вызывал бы у неё энтузиазм, но сейчас это станет спектаклем в камерном театре. Папа нудит о каком-то адресе, где два месяца прожил Уоллес. Густав пьёт вино и читает газету. Элис невольно ломает комедию. И она, с застрявшим в горле криком.

Когда на вечеринке у Эллен парень-искусствовед из обычного любопытства расспрашивал её о Густаве – казалось, с тех пор прошла целая вечность, – Ракель была уверена, что хорошо знает собственного крёстного и может ответить на любой вопрос, не предав доверия. Теперь она сомневалась. Вся история утратила устойчивость, все точки крепления ослабли. Всё пришло в движение. Всему нужна переоценка. Отец и Густав дисквалифицированы, усердное молчание, пожатие плечами и победоносные улыбки лишили их права претендовать на правду. Сейчас она больше доверяла Филипу Франке, хотя видела его всего один раз, а их знала всю жизнь. Книга Филипа стала эпитафией утраченному. Признанием, что существует противоположность бессловесности и тишине. А те чемпионы исключительности, с которыми Ракель выросла, делали всё возможное, чтобы вообще не проронить ни слова.

Она вспомнила эпизод в Берлине, из тех, которые легко забыть, но этот в памяти закрепился. Сама по себе ситуация была вполне обычной. Густав выставлялся в этой его крутой галерее, и она пошла на вернисаж. Заметив её, он сказал ей несколько приветственных слов и отошёл поздороваться с кем-то ещё. Ракель осталась одна, вокруг были взрослые, дорого одетые и уверенные в себе люди. Ей захотелось тут же уйти, но странно было бы вообще не посмотреть на работы. Она встала на оптимальном расстоянии от картины с неясным размытым сюжетом, несколько раз моргнула. Глаза щипало от подступивших слез.

– Вы, видимо, Ракель?

Он представился как Стефан Веллтон, друг Густава. В нем всё было приятным: рукопожатие, британский акцент, низкий хрипловатый голос. По возрасту между пятьюдесятью и шестьюдесятью, редеющие седые волосы. Ракель заметила фотоаппарат, висевший на ремне через плечо, и Веллтон сообщил, что он фотограф.

– Lovely to meet you [231], – произнёс он. Похоже, он был в курсе подробностей её жизни. – Как идёт учёба? Что думаете о Берлине? – От его сдержанного вежливого внимания ей захотелось расплакаться. Он остановил проходившего мимо Густава и сказал:

– Я с большим удовольствием познакомился с твоей крестницей. – Густав что-то промямлил в ответ. Рука Веллтона так и держала его локоть, как бы не давая Густаву уйти. Ракель, переводя взгляд с одного на другого, лепетала, что картины потрясающие (она их едва увидела), но ей пора на вечеринку (явная ложь).

Следующим вечером Густав, как всегда, пригласил её на ужин. Долго рассказывал о выставке, но ни слова не сказал об этом Стефане. Как будто того не существовало. И чем дольше Густав о нём не упоминал, тем сложнее было задать простой вопрос. В какой-то момент Ракель уже собралась произнести что-нибудь безобидное, вроде «а этот Стефан Веллтон, кажется, приятный человек», но почему-то физически не смогла извлечь из себя ни звука, как будто внезапно онемев.

– Во всяком случае, я ехать в отпуск с Густавом не собираюсь, – проворчал Элис из-под своей шляпы. – Но если Фредерика нам ничего не расскажет, мы всегда сможем спросить у него.

33

В комнате было темно, насколько это возможно шведским летом, окно приоткрыто, постельное бельё свежее, но – и в этом Мартин мог винить только себя самого – кофе, выпитый в издательстве, отнял у него возможность заснуть, и без того слабую. Мысли вертелись в голове на большой скорости, явно не намереваясь успокаиваться. Период выведения из организма кофеина – шесть часов, то есть уже после полуночи. Кроме того, остаток вечера он провёл в порочных удовольствиях: вместо нормального ужина уничтожил пакет чипсов и три банки пива, читая книгу Лукаса Белла «Заметки на краю» с подзаголовком «Основано на реальной истории». Обложку украшало фото Белла, сделанное в его лучшие дни.