– Эта не подписана, – сказала Сэхэр. Она пометила, что должна проверить, как следует поступать с неподписанными работами. Быстро улыбнулась ему, как бы говоря «хорошая картина», и перешла к следующей.
Вскоре Сэхэр уехала в такси, оставив его одного на улицах Стокгольма. Нещадно палило солнце. Город кишел туристами. Мартин перебросил пиджак через руку. Он мужчина, направляющийся на деловую встречу. Обратный билет он не забронировал и не знал, в какой стороне находится вокзал. Решив, что с высоты сориентируется лучше, Мартин поднялся на вершину холма, обрамлённого домами с фасадами пастельных цветов. Между зданиями действительно сверкала вода, но различать, где в городе канал, а где шхеры, где Мэларен, а где море, он так и не научился и просто пошёл к воде.
Ему очень хотелось поговорить с кем-нибудь, кто знал Густава. Сперва он подумал, что, кроме Сесилии, таких людей нет. Но потом вспомнил о Долорес. Высокомерную резкую девушку в чёрной ермолке а-ля Салли Боулз [242]. Она знала Густава с начала девяностых.
Мартин набрал её номер, но никто не ответил. Написал эсэмэску и, когда телефон завибрировал, ответил сразу. Но вместо строгого уставшего голоса Долорес услышал мягкую встревоженную речь:
– Здравствуй, это Мария. Я знаю о Густаве. И просто хочу спросить, как ты.
Мария? Какая, к чёрту, Мария? Мартин закрыл глаза и попытался соединить голос с живым человеком, и только потом сообразил посмотреть на дисплей. Мария Мальм – подсказала ему эта фантастическая современная штуковина.
– Рад, что ты позвонила, Мария. – Его благодарность больше напоминала принудительную вежливость. – Я сейчас в Стокгольме, занимаюсь бумагами Густава.
Она что-то говорила об утрате, горе и времени, которое должно пройти. Когда он возвращается? Может быть, они увидятся?
«Офисным» голосом он сказал ей, что сейчас это будет сложно, у него, увы, много дел, но потом можно будет созвониться, как-нибудь. Он знал, что не позвонит. И она, скорее всего, понимала, что он отвечает формально, но «да, конечно» она произнесла с такой сердечностью, которая позволяла заподозрить, что она вообразила, что он пока
После разговора силы Мартина оставили окончательно, и он опустился на скамейку у воды. Мимо плыл туристический катер, и ветер принёс ему обрывок экскурсии. And here on the left side we have Martin Berg, a liar and a coward, despite his mature age still not capable of being honest neither to himself nor to others [243]. То, что тебе нужно, думал Мартин, ты от меня никогда не получишь. Ты используешь меня для собственной иллюзии любви, а реальность тебя разочарует. Со временем ты начнёшь проявлять недовольство, критиковать, возможно, даже возненавидишь меня. Будешь хлопать дверью. Плакать. Хотеть не того, чего хочу я, и корить меня за это. Начнёшь спрашивать почему. Говорить, что ты сама виновата. Будешь думать, что всё это потому, что ты неудачница. Указывать на несправедливость. Требовать возмещения. Будешь заставлять меня извиняться и внушать мне чувство стыда. Но ты должна была с самого начала понять, что́ я могу тебе предложить. Нет, это не тот случай, когда любовь просто прошла. И не тот, когда надо перевернуть страницу и забыть обо всём, кроме работы. Признать это – значит открыть дверь в подвал, где обитает смерть. Будущее нужно сохранять, как утешение и шанс. Возможность воображать будущее позволяет вынести свинцовую тяжесть того факта, что происходящее здесь и сейчас, собственно, и есть земная жизнь.
Долорес перезвонила ему через пятнадцать минут или через час – определить, сколько прошло времени, Мартин не мог, да и это было неважно. Голос звучал сдержанно, по-деловому, почти настороженно, как будто она разговаривала с человеком, который только что пережил серьёзную аварию и ведёт себя не вполне вменяемо из-за шока. Какая ужасная новость, сказала она. Она очень хочет повидаться. Сейчас у неё встреча, но в пять в «Транан» его устроит? Он помнит, где это? Карлсбергсвэген рядом с Оденплан? Хорошо? Точно?
– Да, разумеется, отлично, увидимся. Пока. До встречи.