Собрание сочинений

– О да, – рассмеялся Стефан. – Иногда люди считали его не слишком притязательным, поскольку он был очень щедр на самокритику. Однако его отношение к творчеству предполагало полную уверенность в своих силах. Иначе за такую живопись не берутся.

Там, в зале престижной лондонской галереи, Стефан неожиданно почувствовал эмоциональное потрясение. И от искусства, и от самой ситуации. Он подумал, что в профессии они оба стремятся рассказать больше, чем позволяет собственно изображение. Хотят видеть, но не оценивать, описывать, но не присваивать, давать миру возможность проявиться во всей его простоте и красоте одновременно.

Это или что-то в этом духе он и сказал Густаву и увидел, как его тело тут же расслабилось, а насторожённость ушла.

– Вот так всё и началось, – сказал Стефан и замолчал.

Мартин понял, что теперь его черёд. И начал рассказывать их с Густавом общую историю, стартовавшую во дворе гимназии в 1978 году и покатившуюся дальше: университет, Сесилия, Париж, его работа с издательством, успех Густава после художественной школы, дистанция, возникшая вследствие семейной жизни и переезда, и, как исключение, золотые летние месяцы во Франции, лондонский срыв, упавшая работоспособность и уход Сесилии, который вряд ли поправил положение. Он говорил долго, и слова приходили легко, пока речь не зашла о событиях последних лет. Что говорить здесь, Мартин не знал.

– Я был сегодня на ретроспективе его работ, – сообщил Стефан. – Там было очень много народу, как всегда при внезапной кончине автора. Атмосфера – смесь нездорового интереса и благоговения. Все плакаты и каталоги распроданы.

В газете опубликовали интервью с куратором, и хотя Стефан не знал шведского, общую канву он уловил. У него ведь непропорционально много друзей, имеющих отношение к искусству, и число тех из них, кто рано, преимущественно от СПИДа, умер, тоже непропорционально велико. И переживший их Стефан видел, что происходит с работами после того, как смерть ставит в творчестве точку. Он видел, как люди сначала замыкаются в горе, как начинают подсчитывать рейтинг величия и как потом наступает период осмысления. Только время способно определить место работ в истории. Иногда о них забывают. А иногда они становятся авторитетным ориентиром для потомков. У Густава Беккера сейчас апофеоз. И Густаву Беккеру, этому слабому и сложному человеку, которого они любили и с которым по-разному делили жизнь, предстоит пройти горнило идеализации и мифологизации.

– На самом деле я никогда раньше не видел так много его ранних картин, собранных в одном месте, – сказал Стефан. – Не скажу, что это стало для меня шоком, но я понял, что очень многое о его жизни не знаю. И я могу сказать одну вещь, которую никогда не сказал бы ему, потому что тогда бы наступил конец света. Но я могу решиться на это сейчас…

– …когда он умер, – продолжил Мартин. Он был рад возможности сказать это слово тому, кто его не боялся. И был рад возможности сказать это слово на чужом языке. Потому что в «dead» нет могильного отголоска, звучащего в шведском глаголе. Шведский звучит на той же частоте, что и немецкое «Tod», в то время как латинские «mort», «morte» и «muerte» явно имеют более лёгкий и поэтичный подтон, вдохновляющий на фантазии о загробной жизни. Мартин шевелил губами, беззвучно проговаривая эти обозначения смерти, пока не понял, что похож на сумасшедшего. Собрав волю, он направил всё своё внимание на сидевшего напротив человека.

– Что именно ему нельзя было говорить?

– Что после того, как исчезла Сесилия, он начал писать хуже.

Мартин издал нечто, похожее на смех, но не имеющее никакого отношения к радости.

– Я не уверен, что она действительно исчезла, – сказал он.

– Речь не только о ней. Речь о том, что вас было трое, и это исчезло, когда исчезла она. Его лучшие работы написаны в те десять-двенадцать лет. Портреты Сесилии грандиозны. Это был его tour de force [252].

Мартин рассказал о картине, которую видел в мастерской. Сказал, что с художественной точки зрения дать ей оценку он пока не может, поскольку на его восприятие повлиял шок, но если сделать шаг назад и попытаться взглянуть на живопись Густава немного извне, то, да, Мартин готов признать правоту Стефана. Чего-то не хватает, хоть он и не может предположить, чего именно.

– Я думаю, не хватает вас, – сказал Стефан, и ни один мускул на его лице не дрогнул.

– Меня?

Взгляд пожилого мужчины скользил по помещению.

– Есть одна история, – произнёс он, – вы её наверняка знаете, поскольку всю жизнь занимаетесь историями. Суть там вот в чём: живёт себе одинокий и несчастный человек. А потом он кого-то встречает – женщину, соседа, племянника, кого угодно. Возникает любовь или дружба. И эта встреча меняет всё. Герой освобождается от той стоячей печали, которая, собственно, и была его жизнью. Освобождается от собственной истории. Совершает то, на что не отваживался раньше. Справляется с тем, с чем раньше не справился бы. И встреча с этой женщиной, соседом или племянником становится первым шагом к счастью. Начинается новая жизнь. А история кончается.