Собрание сочинений

– Знакомая история, – сказал Мартин.

– С вами она когда-нибудь случалась?

– Нет, – покачал головой Мартин после некоторого раздумья.

– Человек думает, что другой способен измениться, – произнёс Стефан. – Что сила любви устранит изъяны фундамента и всё поправит. Человек думает: со мной у другого всё будет иначе. Со мной он сможет то, чего раньше не мог. Со мной его воля и желания станут иными. Сорок девять лет их направление было неизменным, но я, единственный, выманю его из одиночества, недоверия и этого полуживого существования. – Он развёл руками. – Никто ничему не учится.

– Надежда уходит последней, – произнёс Мартин. – Увы. Густав мной дорожил. И он устал.

Стефан сказал, что часто думает о последней жене Пикассо. Романтики с их неглубоким пониманием природы желания верят, что с ней он обрёл совершенную, подлинную любовь, избавившую его от потребности в новых сексуальных завоеваниях и безумных влюблённостях. Но брак семидесятидвухлетнего Пикассо и двадцатишестилетней Жаклин Рок, продлившийся двенадцать лет, до самой смерти художника, не изменил его ни на миллиметр. Это был старый человек, который всю жизнь с маниакальным исступлением работал и любил, а потом устал. Уставший человек легко становится верным. Густав тоже устал, возможно, по другим причинам. Он разрешил себе погрузиться в жизнь Стефана. Они вместе путешествовали. Играли в теннис. Гуляли в Хэмпстед-Хит. Пили чай и читали. Ходили в музеи. На зиму уезжали в Италию. Пили хорошее вино, но когда Густав решал заказать ещё бутылку, Стефан предлагал пойти домой, в красивую виллу на склоне холма, принадлежащую его другу-архитектору, и Густав на это соглашался, как соглашался на всё прочее. Стефан знал, что внутри у Густава бьёт сильный источник бунтарства, желание вырваться на свободу, разрушить эту уютную тюрьму, и если отнять у Густава эту возможность свободы – какой бы деструктивной она ни была, – он исчезнет. О долгих срывах в Стокгольме он ничего не рассказывал. Периодические запои лучше постоянного пьянства. И Стефан всегда воздерживался от упрёков, когда Густав наконец появлялся после многомесячного отсутствия. И никогда не расспрашивал о том, о чем Густав не хотел рассказывать сам, надеясь, что важное рано или поздно всё равно станет известно.

– Все хотят, чтобы их заметили, – сказал Стефан. – Тот, кто прячется, хочет, чтобы его нашли.

– Вы встречались с Сесилией?

– Никогда.

Мартин вытащил записную книжку.

– У вас одинаковые инициалы. До того, как она вышла замуж, она так подписывала картины: «СВ».

– Я не знал, что она занималась живописью. – Стефан открыто удивился.

– Это было много лет назад. Ещё до того, как мы её узнали.

Возле отеля они остановились попрощаться. Стефан сказал, что хочет где-нибудь прогуляться, и Мартин порекомендовал Трэгордсфоренинген [253] на другом берегу канала.

– Увидимся на похоронах, – произнёс он.

Стефан медлил с уходом.

– Для него это были мгновения благословенного отдыха, – сказал он в конце концов. – Но не любовь всей его жизни.

– Благословенный отдых – это прекрасно. Многие даже на это надеяться не могут.

– Да, согласен.

И, пожав друг другу руки, они разошлись в разные стороны.

* * *

У Лейонтраппан Мартин позвонил Элису. Тот ответил после третьего сигнала. Фоном звучал поезд и вокзальный громкоговоритель.

– Я просто хотел узнать, как там у вас.

– Всё хорошо.

– Что делаете?

– Ничего. Только что поели.

Оба замолчали.

– Как грустно с Густавом, – произнёс Элис. – Как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

– Мы приедем, как только сможем. На похороны.

– Спешки нет, занимайтесь своими делами. Привет Ракели.

Вода канала сверкала. Кричали чайки. Свет был слишком ярким. Солнце обхватило его голову тяжёлыми ладонями. Ему нужно высморкаться, но у него нет носовых платков. Он всхлипнул и вытер щёки рукавом рубашки.

44