Собрание сочинений

Она умудрилась начисто забыть о сегодняшнем семинаре по психоанализу, что само по себе уже подвиг. В предыдущих случаях она несколько раз читала текст, делала заметки, формулировала вопросы, смотрела, если надо, дополнительную литературу и не пила накануне. Большинство семинаристов учились на последнем курсе психфака и либо готовились к аккредитации, либо уже её прошли и активно ссылались на «клинику», всех интересовал анализ. Ничего не зная о «клинике», Ракель знала немецкие глаголы, чем и снискала некоторое уважение, хоть и была новичком.

За пять минут съев жалкое подобие завтрака, Ракель принялась искать одежду и бумаги. А ведь она даже говорила о семинаре с однокурсником, который тоже собирался пойти. Но потом это просто вылетело у неё из головы. Начало через три часа, а она ничего не прочла, ни о чём не подумала и даже чистую рубашку найти не может.

Спустя полчаса она сидела у окна в «Сигаррен». По телевизору показывали бега. Завсегдатаи кафе переместились за столики на улице, зимний сезон закончился, фонтан снова работал, и струи воды искрились на утреннем солнце. Ракель разложила на столе своё имущество: IX том Gessamelte Werke [50], записную книжку, механический карандаш и зачем-то уже изрядно потрёпанную Ein Jahr der Liebe с «собачьим ухом», которое было по-прежнему загнуто на двадцать первой странице.

На самом деле необходимости в тщательной подготовке не было. К семинару всегда предлагали прочесть специфический текст, который потом обсуждался вместе с приглашённым гостем, им чаще всего становился какой-нибудь психолог или психоаналитик старшего поколения. Группа большая, около тридцати человек, среди них можно спокойно затеряться. Она вообще не обязана ничего говорить. Но халтурить Ракель не умела чуть ли не физически. Она дважды перечитала текст, выпила вторую чашку кофе, кое-что записала, сформулировала несколько вопросов, которые, возможно, не решится задать.

К Лагерхусет шла медленно, чтобы прийти прямо перед началом и избежать болтовни со знакомыми. Заняв одно из стоявших полукругом складных кресел, она вспомнила ещё одну вещь: приглашённым гостем сегодня будет Макс Шрайбер. В чёрном свитере, скрестив руки на груди, он сидел за столом, на котором лежала стопка книг, и мрачно смотрел перед собой. Он был одним их тех, кто восклицал «а, дочь Сесилии» и говорил, что помнит её ребёнком. Но воспоминания Ракели о кафедре истории идей и методологии науки были фрагментарны и недостоверны – автомат со сладостями в длинном коридоре, открытое окно и узор на развевающихся шторах, текстура диванной обивки, неограниченный доступ к какао в пластиковом стаканчике – и очень редко дядечки в твидовых пиджаках и очках. Хотя Макса она помнила.

– Итак, Ракель, – сказал он, спускаясь со своей огромной высоты и присаживаясь рядом с ней в каком-то углу кабинета Сесилии, – твоя мама утверждает, что ты специалист по греческой мифологии. Может, расскажешь мне что-нибудь?

Уже откровенно немолод. Серьёзное сдержанное выражение лица. Взгляд сквозь блики стёкол круглых очков в металлической оправе. Ракель надеялась остаться незамеченной, но аккурат когда заговорил ведущий – молодой человек в модном пуловере, которого она немного знала и который всегда хотел поговорить о вкладе издательства «Берг & Андрен» в то, что он именовал областью гуманитарных наук, – Макс увидел её и с улыбкой кивнул.

Потом начался двухчасовой разбор текста Фрейда. «Пуловер» давал участникам слово, некоторые задавали толковые вопросы, другие, как обычно, сначала развёрнуто пересказывали какой-нибудь абстрактный тезис, а потом предлагали «сказать что-нибудь по этому поводу». Кто-то хотел обсудить отношение Фрейда к женщинам. Кто-то категорически не хотел обсуждать отношение Фрейда к женщинам. Один юноша начал подробно объяснять какой-то текст Лакана, который никто, кроме него, не читал. «Пуловер» тоже не смог устоять перед шансом продемонстрировать собственную начитанность – ушёл от темы, затеяв малопонятную двадцатиминутную дискуссию, в которой слово «желание» повторилось дюжину раз, и ни один из дюжины высказавшихся толком сам не понимал, что он хочет сказать. Макс откашлялся, и преданный букве протокола «пуловер» вернулся к теме семинара.

Через какое-то время Ракель отложила ручку. Потом всё закончилось, заскрипели кресла, народ начал потягиваться, а внутри у неё развернулась борьба между вежливостью и нежеланием общаться. Вежливость победила. Она подошла поздороваться с Максом.

– Ракель, – произнёс он с теплотой, ослабившей её стремление поскорее сбежать, – как я рад тебя видеть!

Ей захотелось заплакать, глупо и иррационально.

– И я рада. – Голос, к счастью, не сорвался.

Они немного поговорили об учебной программе у психологов и ещё о чём-то. Макс показал на книгу, которую она прижимала к груди:

– Вижу, ты читаешь в оригинале. Уроки Сесилии, да?

Ракель не помнила, когда в последний раз имя матери произносилось вслух и с такой уверенностью. Она кивнула.

– От неё по-прежнему ничего нет? – спросил он.