Собрание сочинений

Она снова кивнула. Макс надел пиджак. Он совсем не такой высокий, каким ей когда-то казался.

– У неё всё и всегда было сверх меры, – сказал он. – Это очень необычный поступок – вот так исчезнуть.

– И не вернуться, – вырвалось у Ракели. – Это тоже очень странно.

Рядом появился «пуловер», поблагодарил Макса и предложил Ракели пойти с ним в «Пустервик» выпить пива. Ракель промямлила что-то про «следующий раз» и ушла.

* * *

Когда спустя некоторое время она зашла в холл квартиры на Юргордсгатан, то оказалась свидетелем перепалки между двумя другими носителями фамилии Берг. Папа решил, что Элис обязан присутствовать на семидесятипятилетии бабушки. Элис протестовал, во-первых, потому что считал, что никто не должен решать за него – он, как известно, уже совершеннолетний, – но, во-вторых и главных, потому, что бабушкин юбилей выпадал на Вальпургиеву ночь. Мартин говорил, что Элис обязан соблюдать правила, поскольку он пока ещё живёт в этом доме и не обеспечивает себя сам. Тут крыть было нечем. Деньги – вопрос щекотливый.

– Не понимаю, зачем она решила праздновать именно в Вальпургиеву ночь, – прошипел Элис со злостью и, захлопнув дверцу посудомоечной машины, скрылся у себя в комнате, где через несколько минут зазвучали отрывистые и затягивающие как воронка звуки «Le poinçonneur des Lilas» Генсбура.

Мартин вздохнул.

– Ты хоть придёшь? – спросил он. – Ингер прислала приглашение ещё месяц назад.

В воображении Ракели нарисовалась гора неразобранных конвертов, растущая рядом с почтовой щелью у неё в прихожей.

– Конечно, – ответила она.

Отец жестом показал на стол. Поставил перед ней прибор и тарелку.

– Думаю, надо подарить ей что-нибудь из Svenskt Tenn [51], то, чего у неё нет. Как думаешь? Или скучно? – Он вытащил остатки обеда: французский картофельный салат и жирного копчёного лосося, и только теперь Ракель ощутила в желудке сосущую пустоту.

– Отличная идея, – ответила она с набитым ртом.

Мартин сел напротив.

– Я подумываю вернуться к биографии, – легко произнёс он.

О намерении создать Великую Биографию Уильяма Уоллеса Ракель уже слышала раньше, и сейчас ей пришлось выслушать все выкладки в пользу этого проекта ещё раз. Raison d’être [52] для этой биографии может служить следующий «совершенно абсурдный факт» – «адекватного жизнеописания» британского писателя до сих пор не существует, хотя сам писатель уже больше шестидесяти лет как мёртв. И Мартин не верит, что это зависит только от того, что автор уже принадлежит прошлому, passé. Он считался writer’s writer – писателем для писателей, не получившим признания в широких читательских кругах. Большая слава не пришла к нему, потому что он никогда не был на одной волне со своим временем.

– В Штатах его творчество считалось слишком детерминированным, и это, конечно, сыграло свою роль в том, что его настоящий прорыв там так никогда и не состоялся…

– А где-нибудь в другом месте он состоялся?

– …но его описания человека всегда психологически заряжены, что, возможно, проистекает из его интуитивного и скорее теоретического понимания человека. Уоллес, к примеру, довольно много занимался психоанализом. В «Фуге» есть забавный эпизод, когда та страдающая пианистка, Фанни, попадает к мозгоправу, сама не понимая зачем, и…

– Хочешь чаю?

– Нет, спасибо. Как бы там ни было… Ты же читала «Фугу для Фанни»?

– Да. Ты мне дарил её два года назад. Первое издание.

Ракель поставила тарелку в посудомойку и включила чайник. Ракель и Элис Берг со строгой периодичностью получали книги Уоллеса в подарок на Рождество или день рождения в комплекте с небольшой речью о «значении Уоллеса для современной прозы». О том, что год назад эта речь уже произносилась, Мартин, похоже, забывал. Они разворачивали бумагу и восклицали: «Уильям Уоллес! Какой сюрприз!» Ракель даже одолела безнадёжно экспериментальную «Время и часы, наручные и настенные» – прочла все восемьсот пятьдесят страниц, отметив на полях карандашом все удачные, но необязательно понятные абзацы. Она даже подумала, пройдя весь путь до кинематографического THE END – это было последнее слово в книге, – возможно, она смогла бы это перевести, несмотря на то, что роман считался непереводимым. Когда все в один голос говорят, что некий текст непереводим, что это значит – помимо того, что все так говорят? Эксперимента ради она попыталась перенести роман с фонтанирующего словами английского на самоуверенный шведский. Получилось так себе.

Пока отец разглагольствовал, чай потемнел. Ракель почувствовала сильную усталость. Ноги подкашивались от одной мысли, что надо ехать домой на Фриггагатан.

– Я останусь до завтра, – сказала она, когда речь уже велась о «профеминистской», как её называл Мартин, теме другого романа Уоллеса. Она может провести вечер, читая в своей узкой девичьей кровати, надев всегда свежевыстиранную фланелевую пижаму, она рано ляжет спать – ей казалось, что она проспит сутки.

Папа быстро съехал на рельсы другой своей любимой темы: что мы будем есть на ужин.