Собрание сочинений

Когда раздался звонок последнего заказа, их разговор уже длился больше пяти часов. Никто из них не чувствовал, что некуда девать руки. Они не соприкасались коленями. Не наступали на ноги. И не обменивались долгими взглядами, потому что Мартин обнаружил, что не может без смущения смотреть ей в глаза дольше нескольких секунд. У Сесилии блестели глаза и появился румянец, и когда официантка унесла все остальные стулья, Мартин и Сесилия встали и пошли к Васаплатсен. Ночь была насыщенно-синей, как у Ван Гога. Отдельными облаками и целыми грядами цвела сирень.

– О’кей, – сказала она, сжав его руку, – каким будет следующий этап нашего турне по кабакам?

Он положил руки ей на плечи и поцеловал её.

II

МАРТИН БЕРГ: Конечно, в жизни бывают ситуации, когда лучше заняться чем-нибудь… другим, а не читать…

* * *

У Сесилии не было штор на окнах, и комнату заливал утренний свет. Она спала, положив ногу между его ног, а руку ему на грудь. Когда он освободился, чтобы пойти в туалет, она что-то пробормотала и обняла подушку.

Мартин выпил воды из крана и посмотрел на своё лицо в зеркале. Под глазами тёмные круги. Щетина. Волосы торчат в разные стороны. Неловкими движениями он попытался их пригладить. Он выглядит потрёпанным, но, с другой стороны, рассуждал он, возвращаясь в постель, выглядеть потрёпанно не так уж плохо. Потрёпанными выглядели Хамфри Богарт и Альбер Камю. Потрёпанный – это поднятый воротник пальто, сигарета и наплевательское отношение к светским условностям. На самом деле – Мартин почувствовал, как вырисовывается тема для разговора – в наше время, когда так сильно превозносятся молодость и свежесть, потрёпанность становится формой протеста. В республике беспечных загорелых и мускулистых людей измотанный и бледный человек становится бельмом в глазу, бунтом против нынешней американизированной житейской истерии, противовесом пустым самозванцам, которые считают себя счастливыми и…

Сесилия Викнер застонала и перевернулась на бок.

– Как ты? – спросил он.

– Меня сейчас вырвет.

Она пошлёпала к туалету. Он должен ей помочь? Придержать её волосы? Или она предпочла бы, чтобы её оставили в покое? Мартин не успел ничего решить, а она уже вернулась и плюхнулась рядом с ним, несчастная и бледная.

– Обычно со мной такого не бывает. – Она подняла с пола свою рубашку, медленно застегнула пуговицы и легла на спину. – Я никогда больше не буду пить.

– Многие так говорят.

Мартин принёс стакан воды, и Сесилия сделала несколько глотков.

– Уходи, – сказала она с закрытыми глазами. – Я сейчас так себе компания.

– Я останусь.

– У тебя наверняка были какие-то планы…

– Вообще никаких, – соврал Мартин. Он обещал Густаву, что они что-нибудь придумают, впрочем, не факт, что Густав об этом помнил. Мартин поцеловал её в лоб и пошёл на кухню готовить завтрак.

Сесилия вскоре снова уснула, длинные волосы разметались по подушке.

Мартина, слава богу, вырвало, ещё когда он был слишком пьян, чтобы об этом беспокоиться. Оставив большую миску рядом с кроватью на экстренный случай, он занялся инспекцией холодильника.

Договорённость с Густавом отменялась легко.

Другой на его месте, наверное, воспользовался бы возможностью и слинял. А потом позвонил вечером, чтобы «разведать обстановку». И что бы ответила Сесилия? Спасибо, всё хорошо? Прохладным чужим голосом человека, который сидит с голыми ногами и в мокрой от пота рубашке на краю кровати и сжимает в руках телефонную трубку. Может, она хочет встретиться завтра, просто погулять или куда-нибудь пойти? Нет, увы, не могу. Но мы же увидимся? Да, конечно. Но потом она не перезвонит, а когда позвонит он, скажет, что именно тогда-то и тогда-то она не может. У неё другие планы, и не скажет какие. Как-нибудь в другой раз, скажет она в конце с выражением, подразумевающим, что этот другой раз не наступит никогда.

Но он будет рядом с ней, когда она проснётся. Заставит её съесть омлет. Он-то знает, как плохо, когда у тебя похмелье и ты один. Телевизора у неё нет, что она будет делать – читать Ницше?

Пока Сесилия спала, Мартин знакомился с её обиталищем. Однокомнатная квартирка с кухней на последнем этаже старого шестиэтажного дома. Похоже, прогрессирующая разруха: кухонные шкафы без дверец, странные трещины на стенах, вода в кране непредсказуемо становится то ледяной, то кипятком. Выцветший линолеум на кухне вздулся, паркетом в комнате явно никто никогда не занимался. Она сказала, что живёт здесь давно, но всё, кроме книжного шкафа, выглядело так, словно она только что въехала. Посуды мало, и почти вся грязная, свалена на большом столе у стены. Помимо стола, который, судя по стопкам книг и пишущей машинке, служил в качестве письменного, имелась кровать, продавленное кожаное кресло и настольная лампа. На полу проигрыватель и пластинки. Он посмотрел: Шопен, «Страсти по Матфею» Баха, Мулату Астатке (это ещё кто такой?), Дэвид Боуи, Джон Колтрейн.