Собрание сочинений. Логово белого червя

Стены гостиных, впрочем, некогда кто-то озаботился затянуть обоями, которые, давно оставленные без ухода, выглядели теперь едва ли не драными; а старуха, что держала в переулке по-соседству грошовую лавчонку и дочурка которой — эдакая недотрога пятидесяти с лишком лет от роду — служила нашей единственной горничной, появляясь у нас с рассветом и целомудренно ретируясь, едва лишь накроет к чаю в наших парадных апартаментах, — так вот старушка эта еще помнила, как обитавший здесь прежде старый судья Хоррокс — тот самый, что, заработав себе репутацию вешателя, повесился затем и сам («в момент временного помрачения рассудка», как гласил вердикт коронерского жюри) на обычной детской скакалке, привязанной к прочным перилам, — так вот этот судья имел обыкновение собирать у себя самую изысканную публику на жаркое из оленины и редчайшие сорта старого портвейна. В те золотые деньки стены этих просторных гостиных горделиво красовались обоями золоченой кожи, что при подобных размерах комнат без сомнения смотрелось весьма впечатляюще.

Спальни наверху были обшиты суровыми деревянными панелями, но та, что находилась прямо над гостиной, отнюдь не угнетала вас, напротив — ощущение старинного уюта в ней совершенно подавляло всяческие смутные предчувствия. Вот дальняя спальня с ее эксцентрично расположенными меланхолическими оконцами, бессмысленно глазеющими на изножье монументального ложа, с большой темной нишей, какую можно встретить еще во многих старых домах Дублина — своего рода уборная, дарующая уединение тем, кому оно по душе, — эта опочивальня как раз представала некой мрачной обителью. В ночную пору «альков», как обыкновенно именовала туалетную нишу скромница-горничная, имел, на мой взгляд, особенно гнетущий вид. Вдали, тщетно сражаясь с темнотой, мерцала одинокая свеча Тома. А из самой гущи мрака, казалось, кто-то незримый уставился на вас и следит за каждым вашим шагом. И это еще только цветочки. Все помещение в целом, непонятно почему, вызывало у вас чувство неодолимого отвращения. Возможно, дело было в его странных пропорциях, в скрытом разладе неких непостижимых мистических связей, тех, что в иных помещениях создают ощущение уюта и безопасности, а здесь порождали лишь тревогу и недобрые предчувствия. Короче говоря, повторяю: никто и ничто не сумели бы убедить меня провести здесь ночь в одиночестве.

Я никогда не скрывал от бедолаги Тома свои иррациональные страхи; он же, в свою очередь, искренне над ними посмеивался. Судьбой было назначено, однако ж, преподать горе-скептику суровый урок.

Довольно скоро после переезда в наш респектабельный дортуар я начал вслух жаловаться на бессонницу. Видимо мне, дрыхнувшему обычно без задних ног и уж тем более без сновидений, особенно досаждала эдакая новизна, когда тебе, вместо обычного ночного покоя, почти каждая ночь преподносит пестрый букет кошмаров. А так оно и было на новом месте. После вводного курса сюрреалистических страшилок мои неприятности приняли окончательную отчетливую форму, облик того самого видения, которое практически без вариаций в заметных деталях посещало меня в среднем каждую вторую ночь на неделе.

А теперь пора поведать вам, как выглядел этот призрак в моем сне, моем кошмаре, моем дьявольском наваждении — называйте, как вам угодно, — этот злой гений, которому я служил чем-то вроде боксерской груши.