Собрание сочинений. Логово белого червя

— Именно там? Нет, вроде не совсем там, — отвечала она. — Вроде как этот старый греховодник повесился на перилах, упаси нас Господи! А в алькове вроде как нашли ручки от скакалки и ножик, которым он их отрезал, собираясь повеситься, пронеси нас Господи! Это была скакалка экономкиной дочки, матушка мне частенько рассказывала, девочка потом не зажилась на свете, она почти не спала по ночам, кричала от страха; говорят, ее мучил дух судьи, и она постоянно вопила в потемках при виде большого дядьки со сломанной шеей, такими примерно словами: “Господи! Господи! Он изводит меня, он заманивает меня! Мамочка, милая мамочка, не отдавай меня ему!” В конце концов бедная крошка отдала Богу душу, и умники-доктора решили, что от чего-то там в мозгу, а что еще они могли выдумать!

— Как давно все это случилось? — спросил я.

— Ох, ну откуда ж мне знать! — отвечала она, — Но, должно быть, ужасно давно, так как экономка была совсем старой, с трубкой во рту и не единого зуба, никак не моложе восьмидесяти, когда моя матушка в самый первый раз выходила замуж, а говорили, что была очень миленькой и нарядной барышней при старом судье; а сейчас моей матушке уже самой под восемьдесят; и что было гаже всего в том, что натворил этот потусторонний разбойник, упокой Господи его душу, запугав бедное дитятко до смерти, так это то, о Чем все говорили вслух и во что верил каждый. И матушка моя подтверждает, что несчастная малышка была его собственной дочкой; так что, куда ни кинь, повсюду он выходит злодей, э, тот вешатель, какого до него не знавала Ирландия.

— Из того, что вы говорили нам об опасности ночевать в этой спальне, — заметил я, — можно сделать вывод, что существуют и другие истории о появлении там привидений.

— Ну, люди разное себе болтают, всякие чудные вещи, — отвечала она с нескрываемой неохотой. — А почему бы это привидениям тут и не появляться? Разве не в этой спальне он ночевал больше двадцати лет? Разве не в этом самом алькове он готовил веревку для своего последнего приговора, какой прежде назначал сотням людей получше себя? И разве не в этой кровати лежал он после смерти, и разве не там его положили в гроб, и не оттуда ли сволокли в могилу на кладбище у церкви Петра после решения коронера? Есть много историй, моя матушка знает их все, особенно об одном несчастном пареньке, Николасе Спейте, который заработал-таки неприятности на свою бедовую голову.

— И что же рассказывают об этом Николасе Спейте? — заинтересовался я.

— А вот такая вот его история… — отвечала она.

И она действительно поведала нам весьма удивительную историю, настолько возбудившую мое любопытство, что позднее я не поленился навестить старую леди, ее матушку, от которой узнал множество дополнительных, весьма примечательных подробностей. И хотя я испытываю сильное искушение пересказать ее вам, пальцы мои уже с трудом держат перо, так что, пожалуй, отложим сей труд до поры. Впрочем, если вы пожелаете, в будущем не премину исполнить его в самом лучшем виде.

Выслушав историю, которую я здесь опускаю, мы с Томом задали рассказчице один-два дополнительных вопроса о видениях, наблюдавшихся в доме на протяжении многих лет после смерти судьи Хоррока.

— Они никому и никогда не приносили счастья, — отвечала горничная. — Здесь всегда что-то случалось, вроде, скажем, внезапной смерти, и довольно-таки часто. Первыми, кого я помню, была семья, теперь уж не припомнить фамилии, в общем, две молоденьких леди и их отец. Папаше было под шестьдесят, но, видели бы вы его, он был покрепче и поздоровее кого помоложе. Ну так вот, он-то и стал ночевать в этой злополучной задней спальне. Ну и ясное дело — оборони нас Господи от такой напасти! — однажды утром был найден в постели мертвым, голова его, черная, как баклажан, и распухшая, как пудинг, свисала почти что до пола. Они решили, что это обычный удар. Покойник, мертвее дохлой макрели, уже не мог их поправить, но старики-то у нас знали, что все дело в проклятом судье, сохрани нас Боже! Это дух судьи запугал его до бесчувствия и до смерти разом.

Потом, через какое-то время, дом взяла себе богатая пожилая леди, из незамужних. Не знаю уж, в какой из комнат она спала, но жила она там одна-одинешенька; и, как бы там ни было, когда слуги однажды явились поутру спозаранку, она сидела на ступеньках крыльца, тряслась и говорила сама с собой, ну чисто ум за разум. И никто никогда уже не сумел вытянуть из нее ни словечка, кроме: ”Не просите меня уйти, я обещала его дождаться”. Никто так и не сумел дознаться, кого это она собиралась ждать, но, ясное дело, те, кто ведал, что это за дом такой та самом деле, случай с ней тоже не пропустили мимо ушей.