Собрание сочинений. Т.13.

— Значит, решено, — проговорила она, приподнимаясь на цыпочках. — Я буду на улице Кардине в три часа, и вы окажете мне любезность — познакомите со своим начальником, я хочу поблагодарить его.

То был предлог, придуманный Рубо: необходимость поблагодарить начальника депо Батиньоль за оказанную тем пустяковую услугу. Это позволяло Северине обратиться к Жаку за дружеской помощью, а там уж она должна была приобрести над ним власть, привязав к себе более тесными узами.

Однако Жак, черный от угольной пыли, промокший до нитки, обессиленный борьбой с дождем и ветром, не отвечая, смотрел на нее своими суровыми глазами. В Гавре он не сумел отказать Рубо в просьбе, но при мысли оказаться наедине с Севериной он терял самообладание, ибо чувствовал, что уже вожделеет к ней.

— Стало быть, я на вас рассчитываю! — сказала она, улыбаясь и глядя на Жака своими кроткими, ласковыми глазами, хотя ее поразил и даже слегка покоробил внешний вид машиниста, который был так грязен, что его трудно было узнать.

Она вновь привстала на цыпочки, взявшись рукою в перчатке за какую-то железную рукоятку, и Пеке счел долгом предупредить ее:

— Берегитесь, тут и выпачкаться недолго.

Жак вынужден был ответить. Он хмуро пробормотал.

— Хорошо, на улице Кардине… Если только этот проклятый дождь меня не доконает. Ну, и собачья погода!

Ее тронул плачевный вид машиниста, и она прибавила с такой интонацией, словно он страдал по ее вине:

— Да, вам трудно пришлось, а я между тем ехала так уютно!.. И, знаете, думала о вас, этот потоп меня просто в отчаяние приводил… А ведь я так радовалась при мысли, что вы отвезете меня утром в Париж и тем же курьерским поездом привезете вечером домой.

Но эта нежная, дружеская приветливость, казалось, привела его в еще большее замешательство. И он с облегчением вздохнул, когда чей-то голос крикнул: «Задний ход!» Жак быстро повернулся и дал свисток, а кочегар знаком предложил молодой женщине отойти в сторону.

— В три часа!

— Да, в три часа!

Паровоз тронулся, и Северина покинула уже опустевшую платформу. Свернув на Амстердамскую улицу, она собралась было раскрыть зонтик, но с удовольствием заметила, что дождь прекратился. Дойдя до Гаврской площади, она с минуту поколебалась, но потом решила, что лучше всего сначала позавтракать. Было двадцать пять минут двенадцатого; Северина вошла в дешевый ресторанчик на углу улицы Сен-Лазар, заказала себе глазунью и котлету. Ела она медленно, она опять вся была во власти мыслей, неотступно преследовавших ее вот уже несколько недель, и на ее бледном, смятенном лице больше не играла обычная мягкая, чарующая улыбка.

Накануне, через два дня после допроса в Руане, Рубо счел, что ждать долее опасно, и решил отправить жену в столицу, к г-ну Ками-Ламотту, — но не в министерство, а домой: тот занимал особняк на улице Роше по соседству с особняком Гранморена. Северина знала, что застанет его там в час дня, и потому не спешила, она обдумывала, что скажет секретарю министра, и старалась заранее угадать, что он ей ответит, чтобы не смешаться в его присутствии. Еще одно тревожное обстоятельство заставило ее накануне ускорить отъезд: из разговоров, ходивших на станции, супруги узнали, что г-жа Лебле и Филомена повсюду болтают, будто Компания решила уволить Рубо, считая, что он скомпрометирован; хуже всего было то, что когда Рубо прямо спросил об этом г-на Дабади, тот не стал его разуверять, и это свидетельствовало о том, что слух имеет под собою основание. Вот почему Северине следовало немедленно отправиться в Париж, чтобы защитить интересы мужа и, главное, добиться у влиятельного лица такого же покровительства, какое ей прежде оказывал Гранморен.

Но за просьбой о покровительстве, которая должна была объяснить Ками-Ламотту причину ее визита, стоял более повелительный мотив — жгучая, неодолимая потребность узнать, потребность, толкающая преступника в руки правосудия, ибо неизвестность для него еще невыносимее. Неизвестность буквально убивала Рубо и его жену; с той минуты, когда Жак сообщил им, что следователь подозревает наличие соучастника преступления, они решили, что изобличены. Их обуревали самые тягостные предположения: должно быть, письмо обнаружено, и истинный ход событий восстановлен! Каждый час они ждали обыска, ареста, и пытка эта была до того нестерпима, самые пустяковые факты казались им столь угрожающими, что они в конце концов стали предпочитать катастрофу этой постоянной тревоге. Все, что угодно, лишь бы не терзаться больше!