Собрание сочинений. т.2.

Как только Женевьева узнала, что позор больше не угрожает Нуароду, она спокойно вернулась в замок и вновь приняла на себя роль главной хозяйки. Теперь для нее в доме появился еще один ребенок, маленький Гийом. Когда Женевьева жила во флигеле, мысль об этом ребенке вызывала у нее священный ужас: он был порождением греха, он мог принести только несчастье, и, может быть, господь бог послал его в отмщение отцу, желая покарать его за безбожие. Но, увидев это крошечное жалкое создание, лежащее в бело-розовой колыбельке, она испытала неведомую ей прежде нежность. Пылкое и фанатичное девство иссушило сердце и плоть этой женщины, но теперь вдруг она смутно почувствовала, как в ней пробуждается жена и мать, живущая в глубине души каждой девственницы. Она подумала, что ее искушает дьявол, она пыталась бороться с охватившим ее умилением. Но в конце концов сдалась, поцеловала Гийома и решила положиться на всевышнего — пусть он защитит ее от этого детища преступления, которое наверняка проклято небом.

Мало-помалу она стала ребенку настоящей матерью, но матерью странной, в ее ласках был какой-то неизъяснимый ужас. Порой она вдруг отталкивала его от себя, потом снова хватала на руки, испытывая то острое болезненное наслаждение, которое чувствуют набожные люди, когда им кажется, что когти дьявола впиваются в их плоть. Когда Гийом был совсем еще крошкой, Женевьева порой подолгу смотрела ему в глаза, с беспокойством ожидая, что увидит в глубине чистого и ясного взгляда этого невинного создания отблески адского пламени. Она так и осталась в убеждении, что он отчасти принадлежит сатане; но от этого ее необузданная, трепещущая, умиленная нежность становилась лишь мучительнее и острей.

Когда Гийома отняли от груди, Женевьева отказала кормилице. Теперь она одна заботилась о нем. Г-н де Виарг предоставил ребенка всецело ее попечению, разрешив ей даже, с иронической улыбкой ученого, воспитать мальчика в любой религии, какая ей нравится. Надежда спасти Гийома от вечного адского пламени, сделав его ревностным протестантом, удвоила самоотверженность Женевьевы. До восьми лет она не отпускала его от себя, он жил вместе с ней в отведенных ей комнатах на третьем этаже замка.

Таким образом, Гийом рос в обстановке нервной экзальтации. С самой колыбели он дышал воздухом, пропитанным религиозным экстазом и ужасом, которые распространяла вокруг себя старая фанатичка. Пробуждаясь, он видел только ее молчаливое пылающее лицо, склоненное над ним; слышал только ее резкий голос, распевающий гимны, голос, который усыплял его по вечерам, когда старуха мрачно читала вслух один из семи покаянных псалмов. От ласк своей приемной матери он чувствовал себя разбитым, изнемогающим; она душила его в своих объятиях, порывисто набрасывалась на него со слезами на глазах, что вызывало у него самого приступы болезненной нежности. Все это с роковой неизбежностью породило в нем женскую чувствительность и нервозность, которые превращали для него малейшее детское огорчение в настоящее страдание. Часто без всяких причин глаза его наполнялись слезами, и он способен был плакать часами, как взрослый, без вспышек гнева и детского озлобления.

Когда ему исполнилось семь лет, Женевьева научила его читать по большой, окованной железом библии. Эта темная книга с пожелтевшими страницами повергала его в ужас. Он не понимал смысла слов, которые разбирал по складам, но от зловещего топа, каким их произносила сама наставница, весь холодел в испуге. Он ни за что на свете не решился бы, оставшись один в комнате, открыть библию. Старая протестантка говорила о ней с благоговейным трепетом, как о самом воплощении бога. Ребенок, чей ум уже начинал пробуждаться, жил теперь в состоянии вечного страха. Отданный в полную власть фанатички, без конца твердившей ему о дьяволе, об аде, о гневе божием, он проводил дни среди мучительных тревог; по ночам он плакал: ему чудилось, что кровать его уже объята пламенем. Воображение несчастного ребенка, нуждавшегося в шумных детских играх, в веселом смехе, было настолько потрясено, что он не осмеливался даже спуститься в парк, боясь навлечь на себя проклятие небес. Каждое утро Женевьева повторяла ему своим резким голосом, пронизывавшим его, точно острыми клинками, что мир земной — юдоль погибели и позора и что для Гийома лучше было бы умереть, не увидев солнечного света. Она верила, что ее проповеди могут уберечь мальчика от козней сатаны.

Все же иногда после обеда Гийом бегал по длинным коридорам Нуарода и отваживался даже резвиться в тенистом парке.