Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972

Покорение поколения,
нет, скорее — успокоение.
Поначалу оно беспокоилось,
а потом оно успокоилось.
Как же сталось и что случилось,
как стряслось, что все утряслось,
а ведь как пылало, лучилось,
говорили, что даже жглось.
Кулаком на них настучали
по казенному по столу
и кричащие — замолчали,
приумолкли в своем углу.
Стало тихо, стало глухо
и — ни шороха, ни слуха.

«Хватило на мой век…»

Хватило на мой век,
клонящийся к упадку,
и — мордою об стол!
и — кулаком в сопатку!

И взорванных мостов,

и заметенных вех,
и снятия с постов
хватило на мой век.

Я думал — с детством

кончится беда.
Оказывается,
что она — всегда.

Давно на вороту

лихая брань повисла,
и выбитых во рту
зубов
          считать нет смысла.

Расчетов и боев,

просчетов и помех,
всего, кроме надежд,
хватило на мой век.

«Мировая мечта, что кружила нам голову…»

Мировая мечта, что кружила нам голову,
например, в виде негра, почти полуголого,
что читал бы кириллицу не по слогам,
а прочитанное землякам излагал.

Мировая мечта, мировая тщета,

высота ее взлета, затем нищета
ее долгого, как монастырское бдение,
и медлительного падения.

«Бог был терпелив, а коллектив…»

Бог был терпелив, а коллектив
требователен, беспощаден
и считался солнцем, пятен,
впрочем, на себе не выводив.

Бог был перегружен и устал.

Что ему все эти пятна.
Коллектив взошел на пьедестал
только что; ему было приятно.

Бог был грустен. Коллектив — ретив.

Богу было ясно: все неясно.
Коллектив считал, что неопасно,
взносы и налоги заплатив,
ввязываться в божии дела.
Самая пора пришла.

Бог, конечно, мог предотвратить,

то ли в шутку превратить,
то ли носом воротить,
то ли просто запретить.

Видно, он подумал: поглядим,

как вы сами, без меня, и в общем
устранился бог,
пока мы ропщем,
глядя,
             как мы в бездну полетим.

«Несподручно писать дневники…»

Несподручно писать дневники.
Разговоры записывать страшно.
Не останется — и ни строки.
Впрочем, это неважно.

Верно, музыкой передадут

вопль одухотворенного праха,
как был мир просквожен и продут
бурей страха.

Выдувало сначала из книг,

а потом из заветной тетради
все, что было и не было в них,
страха ради.

Задувало за Обь, за Иртыш,

а потом и за Лету за реку.
Задавала пиры свои тишь
говорливому веку.

Задевало бесшумным крылом.

Свеивало, словно полову.
Несомненно, что сей миролом —
музыке, а не слову.

«За три факта, за три анекдота…»