Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

Покорность мелкого провинциального дворянства была вынужденная — вот что явствует из объяснений Тэна. Впрочем, на следующей странице он превосходно анализирует идеи и чувства, одушевлявшие народ и наталкивавшие его на насилия. «Воображение работает, и работает в том направлении, какое свойственно разгоряченному мозгу. Ну, вдруг старый порядок вернется! Ну, вдруг нам придется возвратить имущество духовенству! Ну, вдруг мы снова обязаны платить подати и повинности, от которых нас освободил закон, и другие налоги и повинности, которых мы не платим вопреки закону! Если все эти дворяне, замки которых сожгли и они уступили свое имущество под ножом, приставленным к их горлу, найдут средство отомстить и возвратить свои старинные права! Разумеется, они замышляют это, они сговариваются между собой, они в заговоре с чужеземцами; при первой оказии они нападут на нас; надо наблюдать за ними, обуздывать их и в случае необходимости истребить».

Тэн, по-видимому, считает, что народ увлекался нелепыми фантазиями. Но это было не так. Если бы дворянство не было вполне парализовано, разве бы оно не стало обороняться? Слишком рискованно утверждать, что оно даже не помышляло о сопротивлении. Вожди, перебравшиеся за границу, вооружали Европу против Франции. Готовилась война с игуанами. Злопамятство было так сильно, что вот уже скоро столетие, как дворяне дуются, если и не прибегают прямо к враждебным действиям. При Реставрации оказалось, с какой покорностью переносило дворянство революционный период. Воспоминания про белый террор еще живут на юге Франции. Надо принять за историческую шутку стремление представить дворян овечками, протягивающими горло под нож, не помня зла, не мечтая о возмездии. Народ имел полное основание трепетать за свои новые приобретения. Если бы армия Кобленца достигла до Парижа и освободила короля, то еще неизвестно, что осталось бы от дела революции. Я говорю это не затем, чтобы извинить жестокости, совершенные мятежниками, но затем, чтобы показать, как Тэн наблюдает факты и людей. Пусть он посетит села в наше время: он найдет в них такой же живучий страх возврата старого порядка. Когда в 1872 году можно было поверить воцарению Генриха V, то сами легитимисты поспешили возвестить, что на их принца клевещут, если считают его способным воскресить прошлое. Такая поднялась тревога, что они нашли нужным успокоить народонаселение. С лишком восемьдесят лет не успокоили Францию насчет нападения, какое может предпринять абсолютизм при помощи дворянства на общественные вольности.

Приближаюсь к концу сочинения. Тэн оканчивает его, выражая негодование по поводу эмигрантов. «Всем, даже старикам, вдовам, детям, ставят в преступление попытку уйти от когтей народа. Не разбирая между теми, которые бегут, чтобы не стать жертвой, и теми, которые вооружаются, чтобы напасть на пределы страны, — Учредительное и Законодательное собрания равно осуждают всех отсутствующих. Учредительное собрание утроило поземельный налог и налог с движимого имущества, взимаемый с них. Законодательное собрание секвеструет, конфискует, продает их имущества, движимые и недвижимые, около тысячи пятисот миллионов ценностей. Пусть они вернутся под нож народа; в противном случае они станут нищими, они сами и все их потомство». Конечно, все это революционные действия, но факты рождают факты; бурю не остановишь. С той минуты, как вырван был один камень из здания, все здание должно было обрушиться. Прибавьте, что следствие представляло бы непреодолимые трудности, если бы Республике пришлось различать между воинами Кобленца и дворянами, изгнанными из Франции только страхом. Целый класс был изгнан — это было роковым следствием всего положения дел. К тому же Тэну, который любит рыться в фактах, следовало бы поискать, сколько дворян оставалось во Франции, не подвергаясь никаким преследованиям. Число их было весьма значительно.

Тэн кончает сравнением. Он описывает пертурбации, происходящие в мозгу человека, одержимого белой горячкой, и прибавляет: «так и Франция, истощенная постом при монархии, опьяненная скверной водкой „Общественного договора“и двадцати других подмешанных напитков, вдруг поражена параличом в голову; и вот она начинает шататься; члены отказываются ей служить, и отправления всех органов ненормальны. Вот она переживает период веселого опьянения и вступает в период мрачного бреда; и тут уж она способна все сделать и все вытерпеть, совершить неслыханные подвиги и омерзительные варварства, как только ее руководители, такие же исступленные, как и она сама, укажут ей на врага или на препятствие».

Это не что иное, как поэтическое сравнение, и, несмотря на его кажущуюся научность, оно не заслуживает внимания. Если Франция и опьянела, то все же из ее опьянения произошел великий XIX век.

V