Собрание сочинений. т.4. Крушение республики Итль. Буйная жизнь. Синее и белое

— Тпру, коняка! Не тащи воза в горку — кишка задом вылезет. Нашел место язык распускать.

Говоривший покраснел и что-то хотел ответить.

Но от портала пристани спустился по ступенькам мичман. Он постоял, осматриваясь, щуря мохнатые брови-разлетайки. Потом решительно направился к пятерым. Матросы подобрались. Черт его знает — какой мичман, откуда, что ему надо?

Всегда лучше перестараться, чем недостараться.

— С «Сорока мучеников», ребята? — спросил мичман, подходя.

Голос у него был не нахальный, не пренебрежительный, подразумевающий в матросе пустое место, но и не приторно ласковый, каким говорили с нижними чинами некоторые офицеры.

Голос был так себе, в меру звонкий, чуть мальчишеский, и матросы почуяли, что непосредственной опасности мичман не представляет.

— Так точно, ваше высокоблагородие, — ответил тот, с коричнево-золотыми зрачками.

— Катер скоро придет?

— Так что сами ждем гребной, ваше высокоблагородие. Должен скоро прийти. Нас старший артиллерист спосылал за гальваническими запалами — вот полчаса, как дожидаемся. Суматоха, ваше высокоблагородие, все посудинки в разгоне.

— Ладно, подождем.

Мичман присел на ящик. Матросы продолжали стоять, вежливо подобранные. Мичман вынул папироску. У матросов пожаднели глаза, и во рту защекотала слюна — они не курили уже больше часу, и вид папиросы вызвал в них острую зависть.

Мичман по лицам понял. Раскрыл портсигар.

— Что, курева нет? Угощайтесь, ребята!

Опять ответил с унтер-офицерскими лычками:

— Покорнейше благодарим, ваше высокоблагородие. Только что здесь курить не дозволяется. К тому ж и запалы в ящиках.

Щеки мичмана медленно порозовели. Получилась дурацкая штука, он сам предлагал матросам нарушений дисциплины. Но он нашел выход.

— Папиросы все равно берите. Когда можно будет — выкурите.

— Есть, ваше высокоблагородие. Ежели так, мы тут за пристанью в закуточке курнем.

Унтер-офицер осторожненько, стараясь не коснуться пальцами портсигара, выудил папиросу. За ним потянулись остальные, кроме Перебийноса.

— А ты что же? — спросил мичман.

— Так що не курящий.

Матросы скрылись за колоннадой. Перебийнос стоял, во все глаза смотря на мичмана и потея от напряжения. Оставаться один на один с незнакомым офицером было неприятно.

— Садись, братец, — сказал мичман. — Жара ведь.

Перебийнос присел с краю, одной половиной седалища, и, присев, осмелел:

— Дозвольте спросить, васкобродь, а вы не до нас?

— Да. Сейчас получил назначение в штабе. Значит, вместе служить будем.

— Рад стараться, васкобродь, — ответил Перебийнос удобной и готовой уставной формулой. И искоса оглядел мичмана с ног до головы. Как будто ничего хлопец и даже простой, в разговор идет, папирос дал. А может, так, спервоначалу задабривает. Разве их разберешь? Вон лейтенант Долецкий тоже, когда попал на корабль, сперва все на водку давал, а теперь только в зубы дает.

Офицеры для Перебийноса были всегда загадкой. За четыре года службы он так и не мог понять их сложности. Он уже рассчитывал на выход в запас и избавление от этой постоянной муки с непонятными офицерскими характерами, а теперь война, и придется еще бог весть сколько времени лавировать между барской любовью и барским гневом. Подумав об этом, Перебийнос снова спросил:

— А ще дозвольте узнать, вашескобродь, чи долго буде тая война?

Мичман постучал каблучком о плиты набережной.

— Война? Ну, это, братец, неизвестно. Если быстро разобьем немцев, то скоро и войну кончим.

— Эге ж, — кивнул головой Перебийнос, и не понять было, какой смысл он вложил в это украинское междометие — утверждение или сомнение.

Матросы появились снова, и сейчас же слева, из-за стройных корпусов легких яхт, стоявших на бочках у яхт-клуба, вывернулся катер с «Сорока мучеников».

Матросы, уже не обращая внимания на мичмана, завозились, подымая крайний ящик.

Мичман подошел к катеру. Старшина в рабочей робе приткнул вымазанную в смоле руку к виску и крикнул «встать». Гребцы вскочили.

Мичман спрыгнул в катер. Старшина взглянул на белоснежные брюки офицера и на грязные банки катера. Ох, уж эта работка! С утра катер мечется от корабля к берегу как белка в колесе. Только что возили из порта бухты смоленого каната, завалили весь катер — смола пристала к банкам, а тут черт нанес офицера.

— Дозвольте доложить, ваше высокоблагородие, — грязно очень. Скоро должен паровой быть, как ревизор обернется, старший офицер на берег хотели ехать. Может, подождали бы — неровен час одежду измажете.

— Ничего. Подстели что-нибудь. Я тороплюсь.

Глеб не мог терять ни секунды. На корабле некомплект офицеров. Он должен немедленно заполнить собой опасную брешь в боевом организме. Там его, наверное, ждут с нетерпением. Какое значение могут иметь грязные банки катера, когда дело идет о службе.

«И куда его гонит?» — неодобрительно подумал старшина, но возражать офицеру разве осмелишься? Старшина крякнул и достал из кармана брезентовых штанов красный платок. Разостлал на кормовом сиденье.

Мичман сел. Ящики заполнили днище.