Читаем Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности полностью

Улыбчивые старцы-мудрецыРазглядывают диаграмму жизни—Поэтом будет… при социализме…—Судьба печальная – заметил Лао-цзыИ вот родился я в своей отчизне…

В этом смысле субъект уравнивается с объектами:

Зажегся свет… И в полу – непрозрачномВ стекле возникли лампа стол и яУгадывалась комната мояНо фото было призрачным и мрачнымТ а м сквозь меня просвечивали елиДалеких зданий острые огниА т у т был пол и все на самом делеХоть сам себя за ляжку ущипни

Мир устроен не так, как кажется субъекту, и оттого субъект не верит в собственное существование. Поэтому субъект воспринимающий у Сапгира может перемещаться от человека к облаку, кроту и собаке:

Мы ближе подошли и удивились:Зачем слепой глупыш наружу вылез?Но видно землю разморило всласть —Вся в корешках набухла засочилась…И он проснулся. Тут-то и случилось!Горячая как печь собачья пасть

Даже Слово не снимает этого морока, герой обречен видеть себя изнутри и со стороны одновременно:

И было мне дано (ему – Сапгиру)Понять что муза не моя – чужая

В этом случае возможно вообще все – любовь к кошке (в сонете «Любовь»), путаница сна и яви, зависть мосту, по которому идет герой:

Когда иду я через Крымский мост —Стальные фермы – балки вперехлест —Заклепки в два ряда – стальные шляпки —Весь в солнце – над рекою – в пустотеТеряя чешую монетки перья тряпкиЗавидую высокой простоте

И уж, конечно, смерть не является преградой для диалога:

Ты – с нами! мы – с тобой! мы здесь! мы близко!Вот только б тебя Генка отыскал

Становится возможным и совместное бытие в нигде, как в сонете «Живые и мертвые»:

Мой тесть Гуревич Александр ДавыдовичИ музыкант из Праги Глеб ЕрохинСолагерники – что вы там навиделись! —И снова вместе – тени духи вздохи

Уже не воспринимается как парадокс, что «Сонет Данте» повествует о нераздельности я-Сапгира и я-Данте, по крайней мере во сне, который снится сразу обоим:

Он огневел – и все во мне дивилосьНасквозь – гора и моря полосаПриблизился – невероятно вырос…Зрю: виноградом сердце на ладониОн дал вкусить свой дивный плод – мадонне —И я проснулся в горе и в слезах

По сути, «Сонеты на рубашках» становятся маленькой сценой, где идет представление собственной души, о чем и говорится прямо в последнем сонете книги «Никитский сад»:

Что там мелькнуло – чайка ли?.. собака?..Когда себя сыграем как спектакльПусть занавесом нам – Никитский сад

В поэзии Сапгира выстраивается такая картина мира, при которой каждый субъект – лишь часть целого, осколок бытия, но при этом он не просто наделен талантом «жизнь сосуда вести», но и есть тот самый «сосуд», макромир, вселенная со своими предпочтениями и страхами. Устройство личности оказывается так же (а может быть, и более) сложно, как устройство мира:

пустота поглощает пустоту – все идет в один котел со свистом! – вот тогда ты понял что все – одно живое существо («Акт»).

Поэтому в поэзии Сапгира так «самоценны детали» и важны случайности, а жанровые правила необходимы для того, чтобы от них отталкиваться, делать их жанроуказателями, векторами смысла, мимо которых в ином случае читатель может и проскочить.

Целостность четвертого тома обеспечивается именно авторской стратегией игры с традицией, правилами и канонами, которые не отбрасываются за ненадобностью, а становятся основой для авторского смыслообразования.

С. Артёмова

Генрих Сапгир

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

ТОМ 4. ПРОВЕРКА РЕАЛЬНОСТИ

Дизайнер Н. Агапова

Редактор-составитель С. Артёмова

Корректор Е. Полукеева

Верстка Д. Макаровский

Адрес издательства:

123104, Москва, Тверской бульвар, 13, стр. 1

тел./факс: (495) 229-91-03

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В четвертом томе собраны тексты, в той или иной степени ориентированные на традиции и канон: тематический (как в цикле «Командировка» или поэмах), жанровый (как в романе «Дядя Володя» или книгах «Элегии» или «Сонеты на рубашках») и стилевой (в книгах «Розовый автокран» или «Слоеный пирог»). Вошедшие в этот том книги и циклы разных лет предполагают чтение, отталкивающееся от правил, особенно ярко переосмысление традиции видно в детских стихах и переводах. Обращение к классике (не важно, русской, европейской или восточной, как в «Стихах для перстня») и игра с ней позволяют подчеркнуть новизну поэтического слова, показать мир на сломе традиционной эстетики.

Генрих Вениаминович Сапгир , С. Ю. Артёмова

Поэзия / Русская классическая проза / Прочее / Классическая литература