«Ничего нет и все есть» – еще одна поэтическая формула Сапгира. Отчасти она контекстуально обусловлена ситуацией пустоты в магазинах и бедности бытовых возможностей советского человека, который не мог полностью положиться на реальность; но это только самый первый, поверхностный срез. Гораздо более важным становится тот факт, что отсутствие чего-либо является онтологической характеристикой мира, и слово, взаимодействуя с пустотами, создает более емкий образ мироздания.
Мотивы незримого, неслышимого и неназываемого формируют разорванность текстов Сапгира на самых разных уровнях, промежутки как поэтический принцип. Для Сапгира понимание героем самого себя и мира (то есть «целостная картина») возможно лишь в случае неполноты высказывания, его принципиальной разложимости на составные части, «затеряться в промежутке» и есть жизнь «в действительности» – на грани тьмы и света, молчания и голосов. Промежутки, разорванность, зияние на самых разных уровнях текста – своего рода конструктивный признак поэтики Сапгира, указывающий на существование некоего «целого», к которому поэт стремится и которое все время ускользает.
Еще один принцип «канонической», ориентированной на правила поэзии Сапгира – игра точками зрения, субъектами. Смена точек зрения выявляется на разных уровнях текста с помощью синтаксических со-противопоставлений и речевых конструкций:
Точки зрения дополняют одна другую, составляя в итоге мозаику, модель мира. Но модель оказывается до странности простой, даже подчас примитивной, когда эти составляющие компоненты собраны. Мир словно теряет свою глубину и смысл вообще, становясь всеохватным, но плоским:
В стихотворениях Г.Сапгира множество точек зрения в пределах одного стихотворения обусловлено иной задачей. Целостная мозаика легко составима, но лишается того высшего смысла, который присущ каждой самоценной детали. Поэтому задача лирического субъекта – не постичь целое, а понять значение части в этом целом, каждого бесконечно малого, в котором сокрыта своя загадка. Герой не останавливается на невозможности познать истину целого, а пытается понять истину частного, не собирает целое из осколков, а разбирает мир на куски, а текст на слова. При этом оказывается, что части мозаики нанизываются друг на друга, образуя противоречивые цепочки:
При этом сам лирический субъект остается не просто частью калейдоскопа, «одним из» (как у Бродского), он – единственная связующая нить, он самоценен и находится вне рееста:
«Я» не растворяется в других и не теряется в каждом, а осознает собственную ценность, неповторимость и потому четко отделяет себя от других:
Но именно в силу своей исключительности герой может на время отождествлять себя с любым носителем точки зрения, «переселяться», смотреть на мир чужими глазами:
В результате временного отождествления, отражения героя в других он впитывает чужие черты, констатирует мозаичную природу своего я: «Мы – отсветы, чужие отголоски…» («Этюды в манере Огарева и Полонского»).
Именно поэтому герой одновременно и похож на всех сразу – и уникален: