Собрание сочинений Т.4 "Работа актера над ролью"

   — Талантливые поэты, подобные Шекспиру, дают нам гениальные пьесы, прошпигованные бесконечным количеством увлекательного материала для мечтания с интересными магическими “если б”, предлагаемыми обстоятельствами. В работе по исследованию чужой темы для творчества нам надо итти главным образом по в_н_у_т_р_е_н_н_е_й линии, тем более что внешняя линия фактов и событий уже предопределена самим поэтом. Для того чтоб понять и оценить то, что скрыто в произведении, нужно воображение.

   Давайте сделаем опыт.

   Вьюнцов, расскажите нам содержание “Отелло”.

   — Черный мавр украл белую девушку. Отец — в суд, а тут подоспела война. Надо посылать черного, а отец — нипочем. Рассудите, говорит, нас сперва. Рассудили и послали в ту же ночь черного на войну. Поеду с ним, да и только, говорит дочь.

   Ну... вот. Поехали, победили и живут себе во дворце...

   — Как вам кажется, — обратился к нам Аркадий Николаевич, — хорошо он понял и оценил новую увлекательную тему творчества, данную Шекспиром?

   Все рассмеялись вместо ответа.

   — Может быть, вы, Шустов, поможете нам?

   — Отелло похитил дочь сенатора Брабанцио как раз в ту ночь, когда турки начали нападение на одну из венецианских колоний, — рассказывал Шустов.

   Единственным лицом, которое могло бы выполнить с успехом военную экспедицию, был Отелло. Но, прежде чем поручить ему защиту владений, надо было разрешить конфликт его со стариком Брабанцио, который требовал защиты от поругания, нанесенного его роду человеком из черного племени, презираемым кичливым венецианцем.

   Похитителя-мавра вызвали в Сенат, где происходило экстренное заседание.

   — Мне уже скучно!— заявил Аркадий Николаевич. — Так пишут либретто в театральных программах. Попробуйте вы, Говорков, рассказать содержание “Отелло”.

   — Кипр, Кандия и Мавритания, порабощенные провинции, поставлены под тяжелую, знаете ли, пяту Венеции, — рассказывал наш присяжный представляльщик. — Кичливые дожи, сенаторы и аристократы не считают покоренные народы за людей и не допускают кровосмешения и родства с ними. Но, извините, пожалуйста, жизнь не хочет знать этого и заставляет людей итти на тяжелые компромиссы.

   Неожиданная война с Турцией...

   — Простите, но мне уже скучно. Так пишут учебники по истории. В них мало увлекательного, а ведь искусство и творчество зиждутся на том, что возбуждает наше воображение, страсти.

   В том, что вы рассказываете, не чувствуется увлечения материалом, данным Шекспиром.

   [Рассказать] самую сущность произведения — нелегкая вещь.

   Я молчал, так как у меня не было никакого плана.

   Подождав немного, Торцов принялся сам рассказывать, или, вернее говоря, фантазировать на шекспировскую тему.

   Он говорил: — Я вижу красавицу венецианку, выросшую в роскоши и баловстве, своевольную, мечтательную, фантазерку, какими бывают молодые девушки, воспитанные без матери на сказках и новеллах. Этот едва распустившийся цветок — Дездемона — скучает взаперти среди забот по хозяйству и угождений прихотям гордого и важного отца. К ней никого не допускают, а юное сердце просит любви. У нее есть претенденты из числа молодых кичливых кутил и прожигателей жизни — венецианцев. Но они не могут увлечь юную фантазерку. Ей надо небывалого, того, о чем пишут в прекрасных новеллах. Она ждет сказочного принца или владетельного князя, короля. Он приедет из далекой прекрасной страны. Он должен быть героем, красавцем, смельчаком, непобедимым. Она отдастся ему и уедет на прекрасном корабле в какое-то сказочное царство.

   Продолжайте дальше, — обратился ко мне Торцов. Но я заслушался его, не был готов и потому молчал.

   — Не могу, нет заряда, — сказал я после паузы ожидания.

   — Заведите себя, — подзуживал Торцов.

   — Нет ключа, — признавался я.

   — Сейчас я дам вам его, — сказал Аркадий Николаевич. — Видите ли вы вашим внутренним взором место действия, то есть где происходит то, о чем вы рассказываете?

   — Да, — оживился я. — Мне почему-то представляется, что действие происходит в Венеции, точь-в-точь похожей на наш теперешний Севастополь; почему-то там очутился губернаторский дом из Нижнего Новгорода, в котором якобы живет Брабанцио на берегу Южной бухты, по которой, как и сейчас, весело снуют пароходики. Это, однако, не мешает и старинным гондолам шмыгать по разным направлениям, поплескивая веслами.

   — Пусть будет так, — сказал Торцов. — Кто объяснит капризы артистического воображения! Оно не хочет знать ни истории, ни географии и не боится анахронизма.

   — Еще курьезнее то, — продолжал я фантазировать, — что в моей Венеции, похожей на Севастополь, на берегу бухты оказался обрыв, точь-в-точь такой, как в Нижнем, с живописными берегами Волги, с укромными поэтическими уголками, где я когда-то любил и страдал.

   После рассказа о том, что я увидел внутренним взором, у меня тотчас же явился позыв раскритиковать нелепое творчество моего воображения, но Аркадий Николаевич накинулся на меня и, замахав руками, сказал: