Собрание сочинений Т.4 "Работа актера над ролью"

   “Людовик XI” — пятиактная трагедия Казимира Делавиня (репертуар Э. Росси).

   “Ингомарро” (“Сын лесов”) — пятиактная драма Фридриха Гальма (репертуар Т. Сальвини).

   “Дон Сезар де Базан” — мелодрама в пяти действиях Дюмануара и и д’Эннери.

   8 Отвращение к гимназическим педагогам, к схоластическому методу преподавания, зубрежке Станиславский сохранил с детских лет, о чем красноречиво рассказано в книге “Моя жизнь в искусстве”. Во всех случаях, когда вопрос касался изучения истории искусства, литературы и театра, Станиславский настойчиво требовал от педагогов наглядного метода передачи необходимых актеру знаний.

   9 Станиславский постоянно высказывал мысль о том, что великие произведения драматургии могут и должны быть всякий раз заново прочитаны в различные исторические периоды. Причем, по его утверждению, “интерпретация драмы и характер ее сценического воплощения всегда и неизбежным образом являются в известной мере субъективными и окрашиваются как личными, так и национальными особенностями режиссера и актера” (“Статьи, речи, беседы, письма”, стр. 486—487).

   Станиславский считал, что устаревшие “традиционные” суждения и узкокомментаторский подход к великим произведениям классиков мешают актеру воспринять сущность создаваемого образа как живого действующего лица. Свободный от всякого рода предвзятостей и ложных традиция подход к классическому произведению Станиславский защищает в письме к французскому критику Л. Бенару, обвинившему его в отступлении от общепринятых традиций при постановке “Отелло” в 1896 году в Обществе искусства и литературы (см. “Статьи, речи, беседы, письма”, стр. 95-99).

   10 Станиславский приводил подобные случаи мгновенного овладения образом из собственного артистического опыта, а также из опыта работы И. М. Москвина. К числу таких ролей Станиславский относил сыгранные им самим роли Штокмана и Микаэля Крамера.

   Говоря здесь о двух артистах, “которым предназначались главные роли в новой пьесе”, Станиславский, повидимому, имеет в виду И. М. Москвина в роли Арнольда и себя в роли Микаэля Крамера в пьесе “Микаэль Крамер” Г. Гауптмана, поставленной на сцене МХТ в 1901 году.

   11 В рукописи No 584 (план книги) данная мысль изложена более подробно. Приводим это разночтение:

   “Нередко простая случайность вызывает предвзятость, доводящую артиста до отвращения к пьесе. Я удивляюсь, что этого не случилось с Вьюнцовым. Какая скука читать пьесу с оторванными страницами! Что можно понять после такого чтения? Если же он заменил пропуски своими собственными добавлениями к Шекспиру, легко представить, какая ерунда получилась в его голове от чтения “Отелло”, и я не удивлюсь, если он будет относиться к своей роли с отвращением. Это тоже предвзятость. То же и с Веселовским, у которого вагонные впечатления перемешались с Шекспиром и втерлись в пьесу. Кто определит смесь, которая от этого получилась? Он мог бы со своими данными хорошо играть Родриго. Но я не удивлюсь, если он после первого знакомства получил отвращение к той нелепице, которая сложилась в его голове от случайно создавшейся предвзятости.

   А вот новый вид ее, но в обратную, в хорошую для актера сторону. Гозорков уверен, что он один может у нас играть Отелло. Но на самом деле у него нет для этого никаких данных. Но он как-то по-своему, неверно, предвзято понял роль в доступную ему сторону. Отсюда новая предвзятость и в роли и в себе самом. Как часто случай вызывает отвращение или влечение к подходящей и неподходящей роли. Актеры отказываются от подходящей и берутся за неподходящую роль”.

   12 “...Случай, когда режиссер написал прекрасную мизансцену пьесы нового направления... которая ему не нравилась”, произошел с самим Станиславским во время его работы над “Чайкой” А. П. Чехова. В книге “Моя жизнь в искусстве” Станиславский рассказывает, что он не сразу понял и оценил достоинства этой пьесы (см. Собр. соч., т. 1, стр. 200—201 и примечание на стр. 465).

   13 Говоря о преимуществах “хорошей литературной эрудиции”, Станиславский имеет в виду режиссеров, которые, подобно Вл. И. Немировичу-Данченко, умеют отлично “анатомировать пьесу”, находить ее “зерно”, ее главную сущность, определять ее композиционную структуру и стиль. О Немировиче-Данченко Станиславский писал: “Он так умеет рассказывать содержание пьес, что они, после его рассказа, становятся интересными” (см. Собр. соч., т. 1, стр. 200).

   14 Здесь, как и в дальнейшем, в угловые скобки заключен текст, перечеркнутый Станиславским в рукописи, но восстановленный нами для сохранения смысловой связи. Повидимому, Станиславский хотел заменить зачеркнутый текст новым, но это не было им осуществлено.

   15 В рукописи No 585 этот подраздел, озаглавленный “Естественный интуитивный подход к пьесе и роли”, имеет некоторые дополнения. Приводим эти дополнения:

   “...Многие, и вы в том числе, — обратился он к Названову, — мечтаете о “вдохновении”, которое охватывает всю роль или пьесу сразу, целиком. Когда случается такое чудо, ничего не остается, как забыть всякую “систему”, всякую технику и отдаться природе.